— Володя, а вы знаете, кто такой Александр Латышев?
Стены подхватили Люсин голос, он прозвучал громко, но не близко, как будто она сидела далеко в углу. Я не сразу сообразил, о чем она спрашивает, только понял, что ее слова связаны с Санькой. Она словно напомнила мне что-то такое, о чем я должен был помнить все время, но вот забыл на несколько часов. Мне стало холоднее, и я переспросил, чтобы собраться с мыслями:
— Что вы сказали, Люся?
— Вы не знаете, кто такой Александр Латышев?
— А откуда вам известно это имя?
— Разве вы не видели, Володя? Так называется наша улица. Улица Александра Латышева, дом 1.
Я не отвечаю. Я, конечно, отвечу, сейчас отвечу. Я думаю, как ответить.
— Я слышал что-то такое. Прошлый год в газетах писали, — говорит Генка. — В этом месте произошла какая-то история.
Я не вижу их лиц. Они не видят моего лица. Да, в этом месте была история. Прошлый год.
В темноте между Люсей и Генкой возникает светлое пятно, оно густеет, густеет и обращается в Санькино насмешливое лицо. Люся и Генка не говорят. Они как будто понимают, что я молчу вовсе не так, как молчат, когда нечего сказать. А я уже решил, что расскажу им все, что я знаю о Саньке, И то, чего никогда никому не рассказывал. Я ждал этого целый год, ждал эту комнату, Генку и Люсю, ждал этот вечер...
Каждое мое слово, как длинный звук, долго висит в воздухе. Как хорошо, что нет света! Я роняю слова, а они остаются живыми и забиваются в угол. Я слышу дыхание Люси и Генки. Я говорю им и себе, и больше себе, чем им.
Говорю и говорю, не сводя глаз с Санькиного лица, и мне вспоминаются всякие мелочи, даже жесты. Даже то, что в тот день Санька порезался, когда брился, и щека у него была заклеена лейкопластырем.
Их было шестеро, а нас четверо. Четыре красные повязки на рукавах. Мы стояли против друг друга, и самый хилый парень в огромной белой кепке, Харя-керосинщик, как узнал я потом, шевелил кулаками в карманах и цедил сквозь зубы редкие слова, как будто сплевывая их на землю:
— Чего уставились, красноперые?
Мы окружили их с четырех сторон, и Санька спокойно сказал Харе:
— Пошли в штаб.
— Иди ты... — выругался Харя.
Санька положил руку ему на плечо.
— Тебе помочь, приятель?
Харя скинул руку и весь ощетинился.
— Ты что руки распускаешь, сволочь?
Он надвигался на Саньку мелкими шагами, маленький и злой.
Санька поднес руку ко рту, и резкий свист разрезал воздух на две части. В одной стороне осталось все, что было в мире, а в другой был пустырь и мы. И здесь происходило нечто странное, ненормальное. Сначала Санька взял Харю за плечи и встряхнул, как мешок с крупой. Харя вывернулся и ударил Саньку кулаком в челюсть. Дальше все произошло очень быстро, до непонятности быстро. Меня ударили в живот, я упал на землю и видел только двигающиеся ноги и грязные ботинки. Все кричали, но тихий Санькин голос показался мне самым громким.
— Ах! — где-то в стороне сказал он.
Не «ох», а именно «ах», как от восторга, а не от боли. Я вынырнул из-под кучи тел. Позади из новых кварталов бежали люди. Справа Харя стоял над Санькой спиной ко мне. Потом он круто обернулся и коротко выкрикнул своим:
— Рвать!
Все понеслись куда-то в темноту, а я побежал к Саньке, запутался ногами в луже, споткнулся и упал на колени, в холодную грязь.
У него было две раны, на груди и на шее, и маленькая ранка на щеке, заклеенная лейкопластырем.
Я сразу почувствовал, что уже ничего не сделать, и подложил руки ему под шею, чтобы голова не касалась земли. Он еще дышал, мучительно, с хрипом, и от хрипа кипела кровь в горле. Я смотрел на его веки и ждал, что они откроются и подмигнут мне. И кончится этот фильм.
Вода в луже стала еще холоднее, она пробралась к моей коже и леденила ноги, а затылок у Саньки был мокро-горячий. Он умер через несколько минут, но я все равно стоял на коленях и держал руки под его головой, а за моей спиной появлялись огромные фигуры людей. Кто-то тряс меня за плечо и звал:
— Володя, Володя...
Сначала это был мужской голос, а потом уже Люся, невидимая и неясная, тормошила меня. Санькино лицо погасло, и я пришел в себя. Генка гудел из угла, закуривая сигарету:
— Я бы этих сволочей к стенке... из автомата... как на войне. — Он помолчал и продолжил: — Санька был честным солдатом.
Да, Генка, правильно. А я был просто штатским. И теперь я понимаю, что нужно уметь быть хорошим солдатом. А тогда не понимал... Это и есть моя вина перед ним.
Я уходил от них поздно. На лестнице было темно и гулко. Мое тело стало легче, как будто я похудел на несколько килограммов. На каждой площадке я дотрагивался рукой до перил. Они не закрывали дверь, пока я не спустился вниз; я чувствовал вверху их теплые лица. Я поднял голову и крикнул на весь дом: