Новиков. Ну вот. Все мы способны управлять собственными эмоциями, неврастенией не страдаем. Верно? Следовательно, то, что с: нами происходит, вызвано неким внешним воздействием.
Резницкий. Я думал об этом. Вероятно, сказывается длительное действие фактора неблагоприятности. Цепь неудач отрицательно влияет на нейрохимические процессы в мозгу — механизм угнетающих эмоций теперь достаточно исследован… Вам не попадалась моя небольшая монография по сенсофоллистике? Скопление больших людских масс всегда катализирует эмоции. Ну, вы знаете, как легко возбудима толпа. В прошлые времена умело пользовались приемами ораторского искусства на массовых митингах. Так называемое «стадное чувство», то есть возникновение в мозгу генерального сигнала «делай, как все» — теперь хорошо изучено. Мы многое знаем о механизме воздействия на психику таких факторов, как музыка, ритм, освещенность — церковники использовали их для возбуждения религиозного экстаза. Или — динамика и рубленая ритмика военного марша. Вот у Алеши дома целая коллекция старинных маршей. Мы их слушаем без особых эмоций. Но представьте себе марширующий батальон. Четкий ритм, мерный топот, одинаковые взмахи рук — все это, несомненно, порождало преувеличенное сознание собственной силы, агрессивности, если хотите… Я отвлекся. Здесь, на Симиле, нет людской массы… Величины биоизлучений аборигенов ничтожны по сравнению с земными стандартами. Остается… ну, я уже сказал: угнетающее действие фактора неблагоприятности. Может быть, в известной мере — климат. Вообще-то климатические явления существенны. Скажем, сухой горячий ветер — фен — вызывает беспричинную раздражительность. Но здесь климат мягкий, атмосферное давление постоянно…
Таня. Лучшего климата, по-моему, не бывает. Сергей Сергеевич прав: слишком много неудач, отсюда и нервные срывы.
Новиков. Значит, фактор неблагоприятности. Но мы с вами, Сергей Сергеич, не первый раз в разведке. И если этот фактор действует на нас в такой степени… ладно, буду говорить о себе. Если я под воздействием фактора неблагоприятности теряю контроль над собой, значит, я никуда не гожусь как разведчик.
Резницкий. Алеша….
Новиков. Погодите, я должен высказаться до конца.
Резницкий. Не надо. Знаю. Каждое мое слово раздражает вас. Я тоже иногда… испытываю к вам неприязнь.
Новиков. Это не просто минутная неприязнь. Мне ненавистен ваш голос, ваше спокойствие. Мне все чаще хочется быть одному, чтобы не видеть вас и Таню… Цепь неудач, фактор неблагоприятности? Черта с два! С дурным настроением я бы как-нибудь справился. Я убежден, что здесь какое-то мощное воздействие извне.
Резницкий. Что вы имеете в виду, Алеша?
Новиков. Большой Центр. Только Большой Центр. Он здесь полновластный хозяин. Мы еще не знаем всех его возможностей. Он может в радиусе своего действия создавать любые поля.
Резницкий. Поля? Мы трижды в день снимаем записи датчиков и не наблюдаем никаких…
Новиков. Наши приборы способны фиксировать лишь то, что в пределах нашего опыта и представлении. Я допускаю мысль, что мы здесь постоянно находимся в поле, природы которого не знаем. Мы не можем его измерить. Оно избирательно действует на определенный участок мозга. Наш мозг не защищен отчего воздействия. Резницкий. Если ваше гипотетическое поле возбуждает инстинкт разобщенности… инстинкт взаимной вражды… то мы должны силой воли подавить его в себе.
Таня. Правильно! Ты слишком сгущаешь краски, Алеша. Просто надо взять себя в руки.
Новиков. Перестань изрекать. Просто — в учебниках и инструкциях. А здесь — все не просто. Мы бродим вслепую, мы пытаемся распознать следствия, в то время как прежде всего надо установить причину.
Резницкий. Что вы предлагаете конкретно?
Новиков. Послушайте… Утром, когда я был в башне Центра, я вдруг услышал… Не то слово… Я ощутил, будто меня спрашивают: «Кто ты такой?». Это были не слова на русском или интерлинге, нет, а именно ощущение вопроса… Что вы уставились на меня? Я пока что в здравом уме, черт побери…
Резницкий. Продолжайте, Алеша.
Новиков. Ну вот. Перед этим я стоял возле башни рядом с Вожаком. Понимаете? Центр имел возможность сравнить. Аборигены никогда прежде не переплывали ров и не подходили так близко. Локаторы Центра видели их издали и, вероятно, не улавливали нашего отличия от аборигенов. Центру достаточно «знать» лишь несколько отличительных признаков своих подопечных — ну, скажем, прямостояние, массу, рост. В этом мы от них почти не отличаемся. Но когда мы с Вожаком оказались рядом перед его глазом — в башне есть оптическое устройство, ну, вы знаете, — то Центр мог заметить разницу. Только этим я объясняю вопрос, который он мне задал.
Резницкий. Вы ответили?
Новиков. Я ответил направленной мыслью, что я человек. На этом наш разговор, или как еще его назвать, кончился. Но вы понимаете, что это значит? Появилась возможность прямого контакта…
«Я — человек. Я прилетел сюда с другой планеты. Я другой. Я не похож на тех, которые тебя создали. Я не похож на тех, которые здесь живут. Ты должен меня понять. Ты должен понять меня…»
Центр мигал рисованными схемами, по черной панели пробегали цветные огоньки. Зеленый глаз в упор смотрел на Новикова.
«Я другой, — сосредоточенно думал Новиков. — Ты должен понять. Мы непременно поймем друг друга».
И вдруг он замер, напряженно прислушиваясь к Смутному ощущению ответного импульса, пытаясь его разгадать, облечь в привычную форму слов.
«Что тебе здесь нужно?»
Это повторялось снова и снова, пока смысл вопроса не дошел до Новикова.
«Я хочу тебя понять. Хочу понять тех, кто тебя создал».
Прошло полчаса, а может быть, час или больше, — Новиков теперь не ощущал течения времени. Он отключился от всего, что могло помешать. Он неподвижно стоял, глядя на черную панель с быстро бегущими огоньками, и мысленно повторял одно и то же — и вот пришел ответ:
«Меня никто не создал. Я был всегда».
«Это не так, но… Хорошо, ты не поймешь… Раньше ты давал еду тем, кто здесь живет. Почему теперь ты перестал их кормить?»
«Не понимаю. Здесь только я. У меня есть еда».
«Ты перестал давать еду тем, кого охранял, — настойчиво повторял Новиков. — Раньше ты кормил их, а теперь они голодают».
«Здесь только я. Других я сюда не пускаю».
«Но ведь я другой. Я человек. Ты сам понял, что я другой, не похожий на здешних жителей».
Он повторял это до изнеможения, но, как видно, Центр перестал отвечать. Навалилась усталость, в глазах рябило от цветных огоньков. Нет, не огоньки, это ток моей крови… она стучит в висках… это я сам… Где я?!
А, так ты хочешь меня подчинить себе? Ну нет, не выйдет!
Новиков выполз из башни и повалился на траву возле шахты синтезатора.
Должно быть, некоторое время он дремал, лежа на траве. Было около пятнадцати часов, когда он проснулся, или вернее — пришел в. себя, и первым ощущением был голод. Он был так голоден, как будто, никогда в жизни ничего не ел. Так голоден, что готов быть впиться зубами во что угодно — в землю, траву, в манжеты собственного комбинезона — лишь бы жевать, жевать.
Новиков вскочил на ноги. Быстрее на тот берег, к еде!
Нет, так дело не пойдет. Выбрось-ка из головы мысль о еде, скомандовал он самому себе.
Вот мачты локаторов-излучателей, их лопасти медленно вращаются: вокруг своей оси. Они всевидящи. Никто и ничто не скроется от их излучений. Они могут, повинуясь команде Центра, накрыть огромную зону силовым колпаком. Ну, это мы как раз предусмотрели. Распыление «электронного экрана» — проверенная защита. Колпак нам теперь не страшен. Вездеход, окруженный экранирующим облаком, пройдет сквозь любую преграду, как нож сквозь масло. Но экран надежен не более получаса, потом частицы разряжаются, и надо распылять облако снова — а запас экранной пыли ограничен. В сущности, он взят на тот самый «крайний случай», который бывает только раз.