— Скорее! — Эмир во весь опор бросил лошадь по склону холма. Свита последовала за ним. — Мы должны помочь ему!
Передав похищенную принцессу на руки благодарному супругу, киммериец, несмотря на кровь, обильно пятнавшую его доспехи, без единого слова развернулся, готовый вновь окунуться в кипящий котел битвы, — но это уже не требовалось.
Шум боя постепенно стихал. Эссаирцы и гвардейцы Илдиза приканчивали последних козгаров, отчаянно пытавшихся сопротивляться. Очень скоро в долине не осталось в живых никого из похитителей. Тучи воронья и стервятников поднялись в воздух, привлеченные теплым пряным запахом крови.
Соединенный отряд медленно двинулся прочь. Лишь полтора десятка эссаирцев, по приказу эмира, задержались на месте сражения, дабы предать своих погибших земле. О козгарах, разумеется, никто не собирался проявлять подобной заботы…
Некоторое время туранским гвардейцам и отряду эмира было еще по пути, но вот наконец настал миг, когда дороги их должны были разойтись: дорога эссаирцев лежала на запад, к границе с Хорайей, где простирались владения эмира; туранцы же возвращались в Аграпур.
Сердечным было прощание пожилого правителя с сотником Амалем.
— Теперь мне будет чем порадовать владыку! — радовался молодой полководец. — Проклятые козгары долго не решатся тревожить наши границы… Жаль лишь, что потери оказались так велики. Я потерял немало хороших бойцов, а путь до Аграпура еще не близкий. Боюсь, в дороге от ран умрет немало славных парней…
Эмир взволнованно окинул взглядом поредевший отряд Амаля. Ему вспомнился гигант-киммериец, так отважно сражавшийся за спасение его супруги, но Дауд был настолько счастлив, что принцесса вернулась к нему целой и невредимой, что на время даже позабыл о ее спасителе… А ведь киммериец был ранен! Что если и его жизни угрожает опасность? Он никогда не простит себе подобного небрежения…
— До Эссаира осталось менее дня пути, — обратился он к туранскому сотнику. — Отправь всех раненых со мной, Амаль. Мои лекари позаботятся о них. А потом твои парни вернутся и продолжат службу. Это самое меньшее, что я могу сделать для тебя в благодарность за вашу помощь…
Туранец согласно кивнул. Самому просить за своих парней ему бы не позволила гордость, но от подобного предложения он никак не мог отказаться.
— Когда я прибуду в Аграпур, то доложу, что им предоставлен отпуск по болезни, — заявил он. — Они смогут вернуться, как только встанут на ноги… И даже их жалованье за это время сохранится в неприкосновенности.
Он тут же развернулся, чтобы дать своим людям необходимые указания.
Вскоре два отряда разошлись в разные стороны. Кавалькада эмира Дауда двигалась теперь совсем медленно, ибо продвижение всадников сдерживали два с лишним десятка раненых воинов, большинство из которых с трудом держались в седле, а то и вовсе двигались на носилках, закрепленных меж двух едущих бок о бок лошадей.
Лишь гигант-северянин, — к тому времени эмир Дауд уже узнал, что его имя Конан, — сперва отказывался последовать вместе с остальными ранеными, ссылаясь на то, что вполне способен продолжить путь до Аграпура. Но сотник, лично осмотрев воспалившуюся рану, покачал головой.
— Ни к чему геройствовать, мой друг. Нам в пути не будет угрожать никакая опасность, и твой крепкий меч не понадобится для защиты от козгаров. Но вот для тебя лишние пять дней пути могут стать роковыми. Все свои целебные травы наш лекарь успел израсходовать и теперь ничем не сможет помочь тебе, а во дворце Дауда вас ждут опытные целители… Мы будем рады видеть тебя вновь в Аграпуре, когда ты оправишься от ранения.
Заметив, что северянин по-прежнему колеблется, ибо, похоже, душе этого прирожденного воителя нестерпимо было выказывать слабость даже в самых малых ее проявлениях, — эмир Дауд добавил:
— Не думай, что тебе предлагают отдых, словно какому-то старцу, утомленному от сражений! Я имею на тебя особые виды, воин. Я видел, как ты владеешь мечом: моим стражникам есть чему у тебя поучиться. И кроме того, я волнуюсь за безопасность моей возлюбленной супруги. Мне нужны новые люди, чтобы усилить ее охрану… К тому же, свежий взгляд может приметить бреши в обороне, которые ускользнули от нашего внимания.
Выслушав все это, Конан кивнул.
— Я поеду с тобой, эмир. И по правде сказать, буду рад отдохнуть от этой бесконечной степи, чтобы песок наконец перестал скрипеть на зубах… И выспаться в нормальной постели, а не на голой земле.
Со смехом они отправились в путь. Эмир уже предчувствовал, что в лице северянина обретет не только воина, — но и друга.
Однако правитель не заметил, каким странным взглядом проводила его юная красавица-жена этого гиганта-киммерийца, присоединившегося к их отряду. Во взоре черных очей, сверкнувших поверх тончайшей накидки, скрывавшей нижнюю часть лица, было нечто большее, чем просто благодарность за свое спасение… Огонь страсти горел в этих глазах, — но их задумчивый прищур выдавал некий тайный расчет.
…Ощутив на себе чей-то пристальный взор, Конан обернулся в тревоге, — но не заметил ничего, что могло бы вызвать подозрения привычного к опасности северянина. Вместе с отрядом эмира Дауда он двинулся по дороге, ведущей в Эссаир.
— Скажи, а как такого парня, как ты, занесло в наши края?
Правитель со свитой давно удалился, и в эссаирском дворце вновь воцарилась тишина, нарушаемая лишь пронзительными воплями павлинов, доносившихся из сада. Всякий раз, когда он слышал эти скрежещущие, мяукающие звуки, неподвластные, казалось, глотке ни одного живого существа, а лишь адским демонам, — Конан с трудом сдерживал желание выругаться… Но вот голоса проклятых птиц вновь затихли. Он оглядел пустынный коридор, настороженно проверяя, все ли в порядке, и наконец успокоившись, обернулся к напарнику.
— Знаешь, мне как-то говорил один мудрый человек, что люди в большинстве своем — оседлые, как деревья, пустившие корни. Где бросили зернышко, там оно и растет… — В такой поздний час, в ночной тиши любого человека даже привычного больше орудовать мечом, нежели словами, поневоле тянет на философствования… — А другие люди, он говорил, — навроде перекати-поля, нигде не задерживаются подолгу. Вот и я как раз из таких.
— А давно ты служишь в Туране? — Хаджиб любил поболтать… да и как еще скоротать время на кажущемся бесконечным ночном дежурстве?
О себе он успел рассказать северянину все: и то, что он третий сын в семействе потомственных стражников дворца эмира, и то, что отец его болеет, ибо от ветра прилетающего из хорайской пустыни, начинают ныть старые раны, полученные в боях за Эссаир в те времена, когда они еще враждовали с соседним княжеством — Мундаром. Приграничные стычки прекратились, лишь когда свою дочь Таммузу мундарский эмир выдал замуж за Дауда, — так двое правителей порешили прекратить сию бессмысленную вражду, чтобы наследник, родившийся от этого брака, унаследовал и объединил под своей рукой оба княжества…
Впрочем, вопросы высокой политики мало интересовали простого стражника. Куда больше Хаджиб был озабочен тем, что его собственная сестра, Миртаз, вступает в женский возраст, и семейству нужно готовиться принимать сватов и собирать девице приданое…
Слушая всю эту болтовню, Конан лишь рассеянно кивал. Ему, человеку бессемейному и не обремененному никакими близкими отношениями, все это казалось далеким и малоинтересным. Он не мог даже вообразить себе, со всем пылом и нетерпением юноши, которому едва минуло двадцать пять зим, — с какой стати люди взваливают на себя такую ношу, что заставляет их отказаться от вольных странствий и осесть на одном месте, погрузиться в унылую тоску рутинной жизни, обречь себя до самой смерти ходить по одним и тем же улицам, видеть вокруг одни и те же лица… Сам он от такого существования зачах бы в считанные дни, точно дикий зверь, запертый в клетке…