— Да, сэр.
— Где вы практикуете?
— Я старший врач в тюрьме Его Величества в Уормвуд-Скрабс и старший медицинский советник Министерства внутренних дел.
— Обследовали ли вы человека по имени Эли Янос?
— Обследовал. Вчера днем.
Судья повернулся к репортерам.
— Эли Янос, для вашего сведения, — венгр еврейского происхождения, ныне проживающий в Дании. Побуждаемый правительством Польши, мистер Янос добровольно явился в Англию. А теперь, доктор Флетчер, не будете ли вы столь любезны сообщить нам результаты вашего обследования, особенно в том, что касается детородных органов мистера Яноса.
— Бедняга— евнух, — сказал доктор Флетчер.
— Я бы предложил это вычеркнуть, — встрепенулся Роберт Хайсмит.— Не считаю возможным употребление такой эмоциональной оценки, как «бедняга».
— Но ведь никак иначе его нельзя назвать, не так ли, Хайсмит? — сказал Баннистер.
— Я предложил бы досточтимому суду сообщить моему досточтимому коллеге, что...
— В этом нет необходимости, джентльмены, — сказал судья, продемонстрировав властность, присущую британской юстиции.— Мистер Баннистер, мистер Хайсмит, собираетесь ли вы прекратить спор?
— Да, сэр.
— Прошу прощения, сэр.
— Прошу вас, продолжайте, доктор Флетчер.
— Ни в мошонке, ни в паховом канале не было и следа яичек.
— Наблюдались ли шрамы после операции?
— Да. С обеих сторон несколько выше пахового канала. Я безошибочно определил их как шрамы, оставшиеся после ампутации яичек.
— Можете ли вы сообщить досточтимому суду, — сказал Баннистер, — сложилось ли у вас мнение относительно характера операции, проведенной на яичках Яноса, — была ли она проведена опытной рукой и нормальным образом?
— Да, чувствовалось, что тут работал опытный хирург.
— Значит, — фыркнул Хайсмит, — нет оснований говорить о злоупотреблении, низком уровне хирургического вмешательства, осложнениях и тому подобных вещах?
— Нет... я бы сказал, что не обнаружил никаких следов, указывающих на это.
Хайсмит, Баннистер и судья задали еще ряд вопросов, касавшихся деталей операции, после чего оставалось только поблагодарить доктора Флетчера и распрощаться с ним.
— Введите Эли Яноса, — приказал судья. Внешний вид Эли Яноса не оставлял никаких сомнений относительно характера давней операции. Он был толст. Когда он говорил, его высокий голос то и дело ломался. Судья Гриффин лично проводил Яноса до его места. Наступило смущенное молчание.
— Если хотите, можете курить, джентльмены. Раздался вздох облегчения, зачиркали спички. К высоким сводам потолка поплыл дымок от сигар, сигарет и трубочного табака.
Судья Гриффин просмотрел заявление Яноса.
— Мистер Янос, я вижу, вы достаточно свободно владеете английским, чтобы не нуждаться в переводчике.
— Достаточно хорошо.
— Если вы чего-либо не поймете, скажите нам, и вопрос будет повторен. Тем не менее я понимаю, что воспоминания явятся для вас тяжелым испытанием. Если напряжение станет для вас слишком велико, пожалуйста, дайте мне знать.
— У меня уже больше не осталось слез, — ответил он.
— Понимаю. Благодарю вас. Первым делом я хотел бы напомнить несколько фактов из вашего заявления. Вы родились в Венгрии в 1920 году. Гестапо нашло вас, когда вы скрывались в Будапеште, и отправило в Ядвигский концентрационный лагерь. До войны вы были скорнякам и в концлагере работали на предприятии, где делали форму для немецкой армии.
— Да, совершенно верно.
— Весной 1943 года вы были пойманы на краже и предстали перед трибуналом СС. Он счел вас виновным и приговорил к стерилизации. Вас перевели в медицинский комплекс лагеря и разместили в помещении, именовавшемся барак-III. Через четыре дня в бараке-V состоялась операция. Под дулом оружия вас раздели, и затем заключенный-санитар подготовил вас к операции, в ходе которой вас кастрировал польский заключенный-врач, которым, в соответствии в вашим обвинением, был доктор Адам Кельно.
— Да.
— Джентльмены, вы можете задавать вопросы мистеру Яносу.
— Мистер Янос, — сказал Томас Баннистер, — я хотел бы уточнить некоторые детали. Обвинение в краже — в чем оно заключалось?
— В Ядвиге нас всегда сопровождали три ангела— смерти, голода и болезней. Вы читали то, что написано о таких местах. Выжить там было очень сложно. Воровство— это был нормальный образ жизни... столь же нормальный, как лондонский туман. Мы воровали, чтобы выжить. Хотя охраняли лагерь эсэсовцы, нас сторожили капо Капо набирались тоже из заключенных, которые пользовались благоволением немцев и сотрудничали с ними. Капо могли быть еще более жестокими, чем эсэсовцы. Все было очень просто. Я не уплатил одному из капо, и поэтому он сдал меня.
— Я хотел бы знать, были ли среди капо евреи? — спросил Баннистер.
— Только несколько человек из каждой сотни.
— Но большинство заключенных были евреями?
— Семьдесят пять процентов. Двадцать процентов поляков и других славян, а остальные— уголовные или политические преступники.
— Итак, сначала вас отвели в третий барак.
— Да. Мне было известно, что в этом бараке немцы содержат человеческий материал для своих медицинских экспериментов... а потом меня перевели в пятый барак.
— Где вас и заставили раздеться и принять душ?
— Да, а затем санитар побрил меня и оставил сидеть голым в приемной.— Янос закурил. Повествование замедлилось, и в его голосе появилась боль от воспоминаний.— Потом они вошли, врач и полковник СС. Восс, Адольф Восс.
— Откуда вам было известно, что это Восс? спросил Хайсмит.
— Он сам сказал мне и еще добавил, что как еврею мне ни к чему мои яички, потому что по закону будут стерилизовать всех евреев, так что я хоть послужу науке.
— На каком языке он говорил с вами?
— На немецком.
— Вы свободно владеете немецким?
— В концлагере начнешь его понимать.
— И вы утверждаете, — продолжил Хайсмит, — что человеком рядом с ним был доктор Кельно?
— Да.
— Откуда вам это было известно?
— В третьем бараке говорилось, что доктор Кельно был глава всех заключенных-медиков и часто делал в пятом бараке операции для Восса. Я вообще не слышал имен других врачей.
— Доктор Тесслар. Это имя вам доводилось слышать?
— Когда я приходил в себя, в третий барак пришел другой врач. Это мог быть Тесслар. Фамилия мне знакома, но я никогда не встречал его.
— И что случилось потом?
— Меня охватила паника. Три или четыре санитара держали меня, а еще один сделал мне укол в позвоночник. Скоро у меня омертвела нижняя часть тела. Меня привязали к каталке и отвезли в операционную.
— Кто там находился?
— Полковник СС доктор Восс, польский врач и один или два их помощника. Восс сказал, что подойдет ко времени операции, и высказал пожелание, чтобы она была проведена как можно быстрее. Я по-польски умолял Кельно оставить мне хоть одно яичко, Он только пожал плечами, а когда я закричал, он ударил меня. А потом... потом он вырезал их.
— Итак, — сказал Баннистер, — у вас было достаточно времени, чтобы разглядеть лицо этого человека, пока он не надел маску?
— На нем вообще не было маски. Он даже не мыл руки. Через месяц я чуть не умер от заражения.
— Можете ли вы утверждать, — сказал Баннистер, — что были совершенно здоровым человеком до того, как вас доставили в пятый барак?
— Я ослаб от жизни в концлагере, но в сексуальном смысле я был совершенно нормален.
— Вы не подвергались раньше лечению рентгеновскими лучами или какому-либо другому, которое могло повредить ваши яички?
— Нет. Они только хотели убедиться, как быстро можно сделать эту операцию.
— Как вы можете описать отношение к вам на операционном столе?
— Они были жестоки по отношению ко мне.
— Вы видели польского врача после операции?
— Нет.
— Но вы абсолютно уверены, что можете опознать доктора, который оперировал вас?
— Все это время я был полностью в сознании. И мне никогда не забыть это лицо.