Он попробовал ключ, за ним другой и распахнул дверь.
Митрохин бешено застучал каблуком во вторую, и ее тотчас открыл бледный, с перекошенным лицом Мурашкин, очевидно ждавший увидеть дворцовых гренадер.
- Ты что же, болван, баранье рыло?! - накинулся на него Митрохин. Задушить нас там задумал?
- Так вы же сами... - бормотал, отступая, Мурашкин.
- Что? Что я сам, дубина? - кричал Митрохин. - Я тебе велел мебели не впускать, чтобы галерею не загромоздили.
Или вздумал с гренадерами нынче счеты сводить? Погоди, я с тобой разберусь, душегубец!.. Господин Иванов, ставьте портреты по стене во второй галерее.
- Мы лучше скорей, Андрей Филиппович, за остальными побежим. Только не дайте ироду этому дверь снова закрыть...
- Ступайте. Да прихватите лестницу. Жалко здешнюю люстру бросать. Французская, две тысячи на моей памяти плочено... Эй, братцы лакеи, вносите портреты, и за Аполлона возьмемся...
Когда Иванов со своей командой вбежал в галерею, она была полна густого дыма. Сквозь него просвечивал огонь на потолке в том конце, где недавно были конные портреты.
Из дыма вынырнула фигура Етгорда.
- Всё поснимали! - доложил он, жмурясь и кашляя.
- Так несите скорей в Аполлонов. Да лестницы прихватите.
- Одну преображенцам отдал в церковь - иконы снимать, - прохрипел Етгорд. - Отнять прикажешь?
- Не надо. Еще в чулане добуду. Павлухин! Бежим, помоги.
Достали лестницу, вернулись в галерею и, пригибаясь, осмотрели, все ли портреты вынесены. Павлухин потащил стремянку в Аполлонов, уже не боясь царапать паркет, а Иванов закрыл двери в галерею - всё меньше дыма пока будет в Георгиевском.
Отойдя, обернулся на прилегавшую к галерее часть потолка.
Сейчас и сюда прорвется пламя. Вон уже стал чернеть угол.
Значит, над ним стропила тлеют, а то и горят. Слышно, как наверху что-то воет, грохочет... Ну и щиплет же больной глаз - память проклятого Эссена! Здоровый пока только слезится. Но голова трещит от дыма, которого наглотался...
Истинно как в аду - дым и пламя бегут по пятам, будто преследует грешников геенна огненная, чтобы жечь их вечным огнем...
Из Аполлонова зала, куда Иванов поспешно закрыл обе двери, выносили последние портреты. Статуя Аполлона с пьедесталом уже исчезла. Павлухин с Етгордом, стоя на двух стремянках, разбирали люстру, передавая вниз ее хрустальные части. Несколько преображенцев и лакеев стояли около.
- Уходите, ребята, кто не нужен. Вот ты, и ты, и ты, и ты, - приказал Иванов. - Отдышитесь на улице да с Комендантского или с Собственного подъездов беритесь вещи таскать.
- А ваше благородие что же? - спросил один из солдат.
- Я сейчас за вами, только люстру до конца при мне снимут.
- Раствор принесли, дверь начинают закладывать, - сказал, подходя, Митрохин. - Я велел сначала одну половину.
Или бросить люстру, раз возни с ней столько?
- Нет, Андрей Филиппович, один обруч с подвесками остался.
Вот и его, бережно сняв, вынесли в Эрмитаж. Иванов, Павлухин, Етгорд и последний преображенёц были уже около двери, за которой споро работали два каменщика, когда услышали перебранку Митрохина с кем-то, и навстречу через кирпичи перескочил капитан Лаврентьев. Видно, в последние минуты прорвался переходом от Комнат прусского короля, а до того побывал на пожаре - мундир весь осыпан кирпичной пылью, рукав разорван у плеча, руки и лицо в копоти.
- А серебряный трон где? - закричал он, потрясая кулаками. - Аль не ваше дело? Одни картинки на уме!.. - и бросился к двери в Георгиевский зал.
Когда распахнул ее, навстречу густыми клубами хлынул дым. Стал отчетливей слышен с чердака глухой вой пламени и грохот рушившихся стропил. Преображенёц побежал за капитаном. Иванов, Етгорд и Павлухин тоже подступили к двери: ведь и правда - экой стыд! - про трон-то забыли!..
- Дым бородинский легше был... - прохрипел латыш.
А Павлухин бормотал:
Царский трон чуть не забыли,
А потом бы как завыли,
Если ж он наскрозь литой,
Да к полу прибит пятой...
- Молчи, пустомеля! - с сердцем крикнул Иванов. - Молись, чтобы живыми отсюда вышли!
Лаврентьев и преображенёц вынырнули из огня, неся трон.
- Скамейку! - жмурясь и тряся головой, выкрикнул капитан. - Скамейку подножную возьмите, пни осиновые!..
Иванов бросился вперед, Етгорд схватил его за рукав:
- Куда? Она ж деревянная!.. Настоящая в чистку взята!..
Но унтер вырвался и побежал к тому месту, где только что сквозь наплывы дыма мелькнули ступеньки тронного возвышения. Вовсе перехватило дыхание, сами закрылись глаза от острой боли. Шарил руками, ища скамейку. Вот она наконец. И верно, по весу деревянная. Поднялся на ноги, протянул руку вперед, ища стену, чтоб по ней дойти до двери...
Пусто... Неужто не туда повернулся в дыму?..
- Иваныч? Где ты? - раздался где-то близко голос Павлухина. - Загубил нас чертов Петух!..
И тут грохнуло наверху, засвистело, ухнуло рядом, осыпав горящими углями, головешками. Что-то ударило в спину и повалило. Почувствовал нестерпимый жар между лопаток.
Рванулся вбок, но дымом начисто перехватило дыхание.
- Машенька, Анюта! Матерь божия, заступи их...
ЭПИЛОГ
Весной 1949 года, просматривая в Центральном историческом архиве материалы, связанные с пожаром Зимнего дворца, выгоревшего дотла 17 - 19 декабря 1837 года, я встретил дело, озаглавленное "О выдаче пособий и пенсий вдовам погибших..."
Вот один из составляющих его документов:
"Его сиятельству министру Императорского двора генераладъютанту генералу от инфантерии князю Волконскому.
Ваше сиятельство, милостивый начальник!
Покойный муж мой, служивший в роте дворцовых гренадер унтер-офицером в чине армии прапорщика Александр Иванов во время бывшего 17 декабря протекшего года в Зимнем дворце пожара погиб, оставя при мне дочь Марию от роду 6 лет.
Имея в помещичьем владении родного отца своего с матерью, двух братьев с их женами и детьми сих последних, а также сестру, всего же 12 душ мужеска и женска пола, и желая облегчить участь означенных родных своих, муж мой многие годы в свободное от службы время занимался различными ремеслами и не дозволял себе и мне с дочерью нашей малейших излишних расходов, вследствие чего смог приобресть всех вышеперечтенных родственников покупкою с принадлежащими км одиннадцатью десятинами земли и постройками у помещика Вахрушова за четыре тысячи рублей государственными ассигнациями, на что и совершена была 28 октября 1836 года купчая крепость в Тульской палате Гражданского суда с тем, чтобы впоследствии отпустить всех их на волю, но неожиданная смерть воспрепятствовала сие довершить. Намереваясь исполнить таковое его и вместе собственное свое желание, я в теперешнем состоянии не имею к тому никаких денежных средств, ибо муж мой на означенную покупку издержал все наши сбережения..."
Далее в обычной для тогдашних канцеляристов столь же длинной фразе излагалась просьба "повергнуть к высочайшим стопам" просьбу вдовы "даровать поименованным выше крепостным людям свободу без оплаты сего акта гербовым сбором, а также иными видами казенного обложения и предоставить им право избрать род жизни, каковой пожелает или перечислить в ведомство казенных крестьян".
Под последней строкой выведено, как и все прошение, удивительно четким и красивым почерком:
"Вдова унтер-офицера роты дворцовых гренадер Иванова, Анна Яковлевна дочь, а за малой ее грамотностью прошение писал и по просьбе ее расписался оной роты писарь Федот Тёмкин".
А на первой странице, наверху, мелкими старомодными литерами:
"Государь император соизволил приказать означенных 12 душ беспошлинно переписать в сословие свободных хлебопашцев, а вдове прапорщика Иванова с дочерью назначить пенсию.
Министр двора генерал-адъютант князь Волконский. 10 февраля 1838 года".
Ранее этого документа к делу подшита копия упомянутой в нем купчей крепости, а также краткая справка о службе Александра Иванова, из которой явствует его возраст, боевые награды, служба до дворцовой роты в Конной гвардии, рост - 2 аршина 95/8 вершка [В переводе на метрическую систему 1 метр 84 сантиметра], оклад жалованья, который получал, и что дочери его Марии было в декабре 1837 года 5 лет 11 месяцев.