— Я предпочитаю не делать намеков. Оставляет слишком много места для недоразумений. — Я мило улыбаюсь пока он размышляет, не ударила ли я его только что другим подтекстом.
— Тогда ладно. Научи меня глубинам своей мотивационной настенной художественной ерунды. — На его губах появляется намек на улыбку, и он хорошо ее носит, как будто в его жизни было время, когда улыбки появлялись быстро и часто.
Что случилось, чтобы остановить это? Заставить его поверить, что лучшее, на что он может рассчитывать, — это «не грустно»?
Это была просто смерть его матери? Или под этой хмурой, ворчливой внешностью скрывается нечто большее?
— Подумай об этом, — говорю я. — Сколько раз ты говорил себе, что будешь счастлив, если только сможешь… Я не знаю… заработать больше денег? Иметь дом получше? Или другие… отвлекающие маневры?
Я поднимаю свой бумажный стаканчик и выгибаю бровь. Я устраиваюсь поудобнее, готовясь взорвать разум Гарретта. Мои родители воспитали меня на подобных дискуссиях. Мы обсуждали экзистенциальные достоинства счастья, важность радости и мелочность современной жизни за большим количеством обедов, чем я могу сосчитать.
Гарретт тяжело вздыхает и машет рукой в воздухе.
— Я слышу тебя. Продолжай.
— Хорошо, хорошо, когда ты получил эти вещи, ты был счастлив? Я думаю, может быть, на какое-то время, но затем это исчезло. Потому что счастье — это наслаждаться тем, где ты есть. Ценить мельчайшие, самые обыденные моменты своего дня. — Я делаю глоток, затем поднимаю чашку. — Вот например. Эта чашка прямо здесь.
— Ты говоришь мне, что это делает тебя счастливым. Тебе легче угодить, чем я думал, Ангел.
— Держись, мистер Сварливые Штаны. Подумай о том, как много было вложено в создание этой незначительной маленькой чашки, части нашей ночи вместе. Когда-то это было дерево. Сколько людей и процессов было задействовано в превращении этого дерева в бумагу? Затем превратить эту бумагу в чашку? Затем доставить ее в этот отель? Эту комнату? Мы двое, сидящие здесь, пьющие вино, потратили столько времени и энергии других людей, как ты можешь не ценить это?
— Это какая-то пушистая чушь прямо здесь. — Гарретт делает глоток. — И много волнений по поводу бумажного стаканчика.
— Но именно это понимание ведет к счастью. Взгляни на свою жизнь. На все современные чудеса, которые творят твой день. Ты, кажется, близок со своими братом и сестрой. Ты только что сказал, что твоя приемная мама потрясающая, так что я предполагаю, что твой отец тоже. Судя по твоей одежде, твоей профессии и твоему отношению, деньги для вас не проблема. Если только я чего-то не вижу, я бы предположила, что тебе нужно изменить свой взгляд на вещи, и ты будешь намного лучше, чем «не грустный».
Гарретт качает головой.
— Ты многого обо мне не знаешь.
— Так не должно оставаться. — Мой голос низкий, почти мурлыкающий, как будто я флиртую. Может быть, я слишком много выпила.
— Я бы предпочел узнать о тебе больше.
Ладно… может быть, Гарретт тоже.
— Хорошо. Прекрасно. Спрашивай. — Я всплескиваю руками. — Я открытая книга.
— Почему ты одинока?
Вопрос застает меня врасплох. Я надуваю щеки и выдыхаю.
— У меня нет времени на отношения. Отель — мой приоритет.
Гарретт перекладывает лодыжку через колено.
— Сказано, как истинный романтик.
— Эй. Воздух, вырывающийся из кондиционера, морозный, поэтому я пересаживаюсь, присаживаясь на край комода. — Ты тот, кто решил, что я романтик. Не я.
— Так… что? Ты осуждаешь меня за то, что я отвлекаюсь, но когда дело доходит до этого, ты соглашаешься со мной?
— Я не… хорошо… Думаю, я довольно сильно закатила глаза на всю эту историю с будущей миссис Купер.
— Вот именно. — Он приподнимает бровь, затем делает глоток вина.
— На мой взгляд, есть разница между признанием, что у меня нет времени на отношения и утверждением, что я буду рассматривать противоположный пол только как отвлечение. Моя версия менее… конечна.
— Потому что часть тебя ждет этого момента принцессы, — говорит он с дерзкой улыбкой. — Что принц примчится, чтобы спасти тебя. Любить и обожать тебя.
— Ах. Видишь? Ты тоже многого обо мне не знаешь. Я занимаюсь тем, что забочусь о себе сама, мистер Купер. Ни у кого другого не будет такого контроля.
Челюсти Гарретта сжимаются. Его ноздри раздуваются. На мгновение я боюсь, что сказал что-то не то, но потом он слегка смеется.
— Итак, тебя не интересуют отношения, и меня не интересуют отношения, — говорит он, смещая свой вес: — и все же мы продолжаем танцевать этот танец.