— Ай, сынок, если не повезёт, так и бай найдётся, и ещё кто-нибудь.
— Уверен, что Бекмурад заранее знал, что будет налог на лошадей! Ему ведь уездный — друг, пристав — приятель.
— Что поделаешь, сынок. Недаром говорят: бай — баю, и аллах — баю. А у нас бай берёт, власти берут и бог ничего не даёт.
— Надо то, что имеете, крепче держать, не отдавать баям да властям.
— Как не отдашь! Вот жребий выпал — Меле надо на трудовую повинность ехать. Один останусь. У детишек рты открыты, есть просят. Прокормлю их? Нет, не прокормлю, земли мало, а идти на расчистку канала сил не хватит. Кто мне поможет? Бекмурад-бай говорит: «Пусть Аллак приходит, помогает тебе». Откуда знаю, надо приходить Аллаку или не надо? Голова от дум как чугунный котёл стала, а в котле — пусто. Вот и поговори после этого: удача — неудача. Камешек мал, да голову пробивает. А когда камешков — сто, что от головы останется?
Обсуждение вопроса — идти Аллаку в аул или не ходить — много времени не заняло, видимо, потому, что об этом говорили ещё до прихода старика.
— Отец Худайберды, — сказал Аллак, — время сейчас трудное, оставлять человека, тем более родственника, без помощи не годится. Мы думали, что трудно бывает одинаково для всех, но теперь видим, что богачи не очень печалятся.
— Правда твоя, — кивнул старик. — В мире потоп, а утке — всё по грудь.
— Всем этим «уткам» скоро свернут головы! — пообещал Сергей.
— Когда подойдёт время идти на копку арыка, — продолжал Аллак, — ты, отец, иди. Бери свою еду и иди потихоньку, только не с теми, кого мираб Бекмурад-бая назначать будет, а с другими. Я там и объявлюсь.
Топором камень не рубят
Осень 1916 года была тревожной — грозный призрак голода навис над народом всей своей тяжестью. Старики говорили: «О состоянии Змеи узнавай от Рыбы» — и качали лохматыми тельпеками. Год Рыбы не предвещал ничего хорошего году Змеи. За всю осень с неба не упало ни капли, нехорошая рыжая пыль висела в воздухе. Это предвещало засуху, засуха несла с собой голод, так как непомерные налоги выжали из людей всё, что можно было выжать. И случись нехватка собственного хлеба, на стороне его не купишь. Уже сейчас многие бедняки перебивались с хлеба на воду, благодаря аллаха и за это, а что предстоит в будущем году, если самые крепкие парни, которые могли принять участие в хошаре, вынуждены идти на трудовую повинность?
Расчистку магистрального канала, считавшуюся общественной работой, раньше проводили самые сильные и здоровые мужчины. Для землекопов специально откармливали баранов, отдавали им лучшую пищу, даже в ущерб детям, потому что работа была очень важной и очень тяжёлой. Теперь же на хошар должны были идти люди, не привычные к земляным работам, слабые, обессиленные недоеданием.
«Надо начинать пораньше, — говорили на базарах, — надо заблаговременно оповестить всех, кто желает идти на хошар. Работа начнётся раньше, иначе люди не сумеют справиться с ней к сроку, а тогда — вообще ничего не снимешь со своего участка земли, тогда — голодная смерть».
Вместе с Аллаком вышли на земляные работы Берды и Дурды — они решили засевать землю на паях с сыновьями Огульнияз-эдже. Однако перед выходом ещё долго размышляли, что будет, если увидят соглядатаи Бекмурад-бая.
— Милые мои, — сказала им Огульнияз-эдже, — не переживайте страхов раньше времени, как тот заяц, что с голоду в норе подох, боясь выйти из-за лисы. Есть бог на небе, и если он хранит человека, тот находится У него между веком и бровью. До сегодняшнего дня всё обходилось: ни власти вас не разыскивали, ни Бекмурад-бай не тревожил. Может быть, забыли про нас, не станут вообще искать. Пока не видят — камня не бросают.
Клычли согласился с матерью:
— Конечно, в той толпе вас трудно будет приметить. Баи наймут для работы за себя белуджей, афганцев, людей с севера. Те вас не знают. Там вообще такое будет, что собака своего хозяина не найдёт, кошка хозяйкиного голоса не услышит. А наши люди если и узнают, то доносить не побегут.
— Поработаем — посмотрим, — сказал Берды. — Если всё добром кончится, станем жить возле своего засеянного участка. Ну а если не повезёт, дорога в Каракумы всегда свободна. Надо только насчёт еды побеспокоиться. Здесь, думаю, тоже найдём выход: мне Сухан Скупой должен не одного барана — хороший приварок будет.
— Ты своих баранов оставь пока в покое, — заметила Огульнияз-эдже. — Пусть жир нагуливают, вам и без них будет что есть. А когда соберёмся, чтоб не сглазить, свадьбу твою справлять, они в самый раз и пригодятся.
— Мать верное слово говорит, — сказал Клычли. — Сухана Скупого тронешь — на свою голову беду найдёшь. Он знает всю твою историю, сразу к Бекмурад-баю побежит. Лучше пока помолчать. А придёт время — заберём баранов, из горла Сухана вырзем, если добром не отдаст.
Расчистку большого магистрального канала каждое племя начинало от своего арыка. Сначало работать было не очень трудно, но чем ближе к низовьям какала, тем глубже он становился. Мокрую глину приходилось выбрасывать с двух-трёхметровой глубины. Такой труд был по плечу только наиболее крепким землекопам. Люди, которые поначалу одолевали за день полторы-две делянки, с трудом начали справляться с одной.
Богатых хозяев трудности земляных работ не страшили. Они нанимали рабочих на базаре — выносливых, с сильными икрами, привыкших добывать свои хлеб лопатой. Беднякам приходилось работать самим. Наёмные рабочие, выбросив заданное на день количество земли, давно отдыхали, а дайхане всё ещё копались на своих делянках. Наконец заканчивали и они, оставались только самые слабые и нерасторопные. Над их головами ангелами смерти нависали обалдевшие от крика и ругани мирабы.
Многие не выдерживали. Они прекрасно понимали, что обрекают себя на тяжёлое голодное существование, но не было больше сил копаться в глине, потому что не было куска чёрного хлеба, чтобы заглушить урчание, пустого желудка. И люди уходили домой.
Без земляных работ дайханину нет воды, без воды нет посева, без посева — хлеба. Это было ясно каждому. И тем не менее день ото дня количество работающих уменьшалось. Появилось опасение, смогут ли оставшиеся закончить вовремя расчистку канала.
Мирабы собрались на совет. На нём присутствовал и арчин Меред. Его сместили со старшинства, и теперь он был одним из главных мирабов на канале.
После совета каждый из мирабов говорил с крупнейшим баем своего племени. И вот, по поручению остальных, к землекопам обратился Меред. Он сказал:
— Люди, которые не любят работать, бросили свои делянки и разошлись по домам. С теми, кто остался, мы не успеем закончить земляных работ до сева. Поэтому все, кто уйдёт хоть на день раньше окончания работ, воды не получат.
Дайхане глухо загудели. Меред поднял руку.
— Я ещё не кончил, люди! Объявляю, что со следующего базарного дня каждый получит очередь воды, сколько сделает делянок. Одну делянку одолел — одна очередь воды. Десять делянок — получи десять очередей воды. Понятно?
— А при чём здесь базар? — крикнул кто-то.
Меред степенно погладил бороду, усмехнулся:
— Может, кто-либо из вас захочет получить воды побольше. На базаре он сумеет нанять себе помощников. Десять помощников нанял — десять делянок сделал. Понятно?
Дайхане снова загудели, пытаясь вникнуть в смысл сказанного мирабом. Многие, пользуясь неожиданной передышкой, вылезли наверх.
— Неправильно это! — громко крикнул Берды.
К нему повернулись. Меред ощетинился:
— Почему неправильно?
— Потому что несправедливо!.. Послушайте, люди! Я не умею красиво говорить, но вы поймёте, если станете слушать. Мираб говорит, что труд людей, не выдержавших, не закончивших своих делянок, пропадёт. Он говорит, что воду будут распределять по количеству делянок, сделанных после следующего базарного дня. Кто из нас пойдёт нанимать рабочих? Никто. У нас нет денег. А баи могут нанять ещё по двадцать человек. Вода бедняков пойдёт к баям, — вот что предлагает вам мираб Меред! Работу на канале надо закончить в срок, но и те люди, которые не сумели выдержать до конца, тоже должны получить свою долю воды. Я так думаю!