— И мама… тоже… от голода?
— Думаю, и она — тоже. Всё меняла барахло на еду для детишек, сама не ела. Да много ли у вас вещей было!.. Умерла. Совсем недавно умерла, сынок. А мазанку вашу ветер свалил на днях. Такие сильные ветры в этом году, что не приведи аллах!
— Дети — где?..
Анна-уста виновато вздохнул, потупился.
— Маяджик увела их… Взяла каждого за руку — и повела… По аулам, думаю, ходят… подаянием живут…
Краска медленно возвращалась на побелевшее лицо Меле. И так же медленно белели глаза, свинцовели от лютой, звериной тоски. Ему хотелось грудью удариться о землю, впиться в нёс окостеневшими пальцами и завыть в голос. Он отвернулся, невероятным усилием волн сдерживая готовые вот-вот прорваться слёзы.
Что ж, плачут от невыносимого горя и взрослые мужчины, а Меле был совсем молодым парнем.
— Не сердись на меня, сынок, — сказал Аннагельды-уста. — Не сумел я их у себя оставить. Предлагал Мае: оставайтесь, как-нибудь проживём, нe захотела. Гордая девочка! Из аула ушла тоже потому, что не хотела у знакомых милостыню просить. Как я мог настаивать, если в доме горсти муки нет? И сил пет совсем, сынок… Пойдём, сынок Меле, переночуешь у меня сегодня. А захочешь — поживи, сколько поживется. Пойдём, не будем тревожить души ушедших…
Вытирая ладонью лицо, — не сдержались-таки эти несчастные слёзы! — Меле глухо сказал:
— Спасибо за доброе слово, уста-ага… Я приду. Сначала хочу сходить послушать, о чём люди говорят.
— Ничего интересного не говорят. Опять насчёт сторожей собрал их Бекмурад-бай.
— Всё равно схожу…
— Ну, иди. Только с Бекмурад-баем ссоры не заводи. Никому этим не поможешь, а себе навредишь. Удержись от гневного слова, сынок!
— У меня сердце изо рта выскакивает, а не слова! — сказал Меле. — Не словами, другим чем-то действовать надо!
На площадке перед аульной мечетью сельчане слушали Бекмурад-бая.
— Вот так, люди! Прошлый раз мы наняли четырёх сторожей. Сейчас этого мало. Грабежи усилились, я называл вам имена ограбленных, много имён. — Видимо, Бекмурад-бай уже подводил итог сказанному. — Грабят во всех аулах. Скоро и до нас доберутся!
Меле негромко поздоровался с близстоящими односельчанами. Бекмурад-бай покосился на него, но сделал вид, что не признал.
— Надо, люди, увеличить число сторожей. Ещё двоих наймём за ту же цену!
Дайхане зашумели. Послышались выкрики:
— Не надо нам вообще сторожей!
— Кто хочет, тот пусть и нанимает!
— С голого и семеро халат не снимут!
— Кто не согласен, отходите в сторону! — крикнул, наливаясь кровью, Бекмурад-бай.
Человек пятнадцать — один за другим — отделились от общей толпы и стали отдельной группой.
— Думаю, скоро вам придётся вообще уйти из села!
— Нам не страшно! — с вызовом ответил один из отделившихся. — На пустыре кибитки поставим — всё равно никто грабить не придёт! Нечего у нас грабить, сами скоро пойдём!
— По тебе видно, что не дождёшься никак, чтобы ограбить доброго человека!
— Он верно сказал! — не сдержался Меле. — Ты, Бекмурад-бай, разрушаешь дома! А потом нанимаешь сторожей, чтобы охраняли тебя от тех, кого ты лишил крова! Ты и сторожей для себя за чужой счёт стараешься нанять! Кто грабит? Грабят те, кого прежде ограбили вы! Они хорошо знают, в чьи дома им заходить за своим добром!
— Кто ты такой, чтобы говорить перед почтенным Бекмурад-баем! — выкрикнул Вели-бай. — Чей это дом разрушили?
— Мой дом! — ответил Меле, не обращая внимания на злобный взгляд Бекмурад-бая. — Вон его развалины виднеются! Протри глаза, Вели-бай, если тебе их пылью запорошило!
После того, как обманным путём купил землю у Аллака и расширил её за счёт приобретения соседних участков у голодных бедняков, Сухан Скупой считал себя местным жителем. И хотя кибитки его стояли в другом ауле, он принимал деятельное участие в найме сторожей. После слов Меле он выплюнул изо рта свою изжёванную бороду и заверещал:
— Эй, ты! Если жрёшь своё дерьмо, то не болтай, что придётся! Не лай на почтенного человека! Кому нужен твой нищий дом?
— Тебе нужен! — упорствовал Меле. — Бекмурад-баю нужен!
Он собирался говорить и обличать ещё, но в этот момент его смаху так ударили по уху, что в голове загудело, и он ткнулся носом в землю. Не успел подняться, как на него насели несколько дюжих парней из порядка Вели-бая, дружно хакая.
— Перестаньте!
— Разнимите их!
— Прекратите! — заволновались некоторые яшули.
Бекмурад-бай тоже крикнул, чтобы разняли, но весь его облик кричал другое: «Бейте! Бейте сильнее! Бейте до смерти!».
Парни старались ударить каждый побольнее и поэтому порядком мешали друг другу. Однако когда их оттащили в сторону и подняли Меле, он был весь в крови и еле стоял на ногах.
— Ладно! — сказал он, с трудом разлепляя разбитые в лепёшку губы. — Пусть запомнит тот, кто бил! А кого били — тот не забудет до могилы!
— Возьмите его! — приказал Бекмурад-бай двум джигитам. — Заприте на замок в моём коровнике. А завтра утром арчин его властям сдаст. Мы не за тем людей посылали на трудовую повинность, чтобы они, сбегая оттуда, позорили нас!
За целый день у Меле во рту не было ни крошки. Но голод его не так угнетал, как мысли о сестре и братишках: где они бродят, под чьей крышей преклоняют голову по ночам, что с ними будет, когда его снова отправят на трудовую повинность. Маяджик, конечно, разумная девочка, энергичная, умелая. Но выдержат ли её хрупкие плечи заботу о двух малолетках? Надолго ли хватит её предприимчивости, чтобы не умереть с голоду?
Ёжась от холода, подпрыгивая, хлопая себя руками по плечам, чтобы не закоченеть, Меле терзался бесконечными мыслями. Он не заметил, как утих шум уснувшего аула, как перестали брехать собаки. Очнулся лишь тогда, когда негромко лязгнул металл о металл: кто-то возился с запором двери.
Меле насторожился: кто? Кому понадобилось приходить сюда среди ночи? Может, Бекмурад-бай раздобрился, совесть его заговорила? Но хозяин не ходит так осторожно!
И вдруг обожгла мысль: убивать пришли! Конечно, убивать, потому и крадутся, как воры, чтобы люди не услышали и не стали свидетелями злодейского дела!
Что-то хрустнуло. Скрипнув, дверь приоткрылась. В синем прямоугольнике возник чёрный силуэт, тихо окликнул:
— Меле!
Сидя на корточках, Меле лихорадочно шарил по земле руками, стараясь найти хоть какое-нибудь оружие — железку или палку. Но под руки ничего не попадалось, кроме прошлогодних коровьих лепёшек: опасаясь неожиданного, Бекмурад-бай держал свой скот на дальних выпасах.
— Меле!
Голос показался знакомым. Кому он мог принадлежать? Наверное, кому-то из приближённых Бекмурад-бая.
Чёрный силуэт в дверях шевельнулся.
— Иди сюда, Меле! Не бойся!
— Я не боюсь! — решившись, сказал Меле и пошёл к двери.
Только подойдя вплотную, он узнал Торлы и поздоровался.
— Беги отсюда, парень! — быстро сказал Торлы. — Бери свои ноги в руки и беги, пока не поздно!
— Как ты узнал, что я здесь? — спросил Меле, даже ослабевший от радостного облегчения.
— Ай, что за дело! Один добрый человек сказал. Ты давай не задерживайся, а то ещё спохватятся — у них, как у волков, одно ухо всегда торчком стоит!
— Ладно! — сказал Меле. — Спасибо тебе! Я к Аннагельды-уста пойду!
Торлы удивился:
— Да ты в своём уме, парень? Это называется от комаров спасался — в муравьиную кучу сел! Тебя там прямо тёпленького из-под одеяла заберут!
— Куда же мне идти? — растерялся Меле.
— К себе не приглашаю, — сказал Торлы. — Я сам — как рыба на крючке: то ли в реку сорвусь обратно, то ли на сковородку угожу. Да и у меня небезопасно.
— Не знаю, как и быть…
— Беги на плотину!