Клевета все ширилась, объединяя противников короля, она проникла даже в его собственный дворец. В ноябре один придворный сановник, получавший за свои труды щедрое вознаграждение, в беседе с одним американским журналистом позволил себе высказывания, порочащие короля и его окружение. Американец рассказал об этом своей жене, но не стал публиковать то, что услышал. Имена обоих персонажей этой истории известны.
Сплетни, распространяемые о миссис Симпсон, были гораздо значительнее. Даже спустя много лет о ней болтают больше, чем в те дни. Утверждали, будто она была в чужом платье, когда впервые появилась при дворе; но это просто смешно. Но рассказывают также, будто ее муж получил от короля чек на крупную сумму, в уплату за уступчивость при разводе. Миссис Сазерленд сказала об этом за столом, прибавив: «Я видела тот чек!» Родственник мистера Симпсона возбудил против нее судебное дело, и она была осуждена. Когда высокопоставленный придворный чиновник рассказал ту же отвратительную историю в присутствии американского дипломата, тот крикнул ему через стол: «Вы лжец!», и чиновник умолк.
«Она ведь была немецкой шпионкой!.. Она была любовницей господина фон Риббентропа!..» Она никогда не общалась в Лондоне с немцами и всего два раза в жизни видела человека, который тогда был немецким послом; сам посол встречался с королем только трижды. Кстати, Риббентроп никогда не приезжал в Форт-Бельведер, но посещал с официальным визитом Букингемский дворец. «Но ее же нигде не принимали!» Как только стало известно, что принц Уэльский интересуется иностранкой, великосветские дамы, даже не будучи знакомы с миссис Симпсон, стали засыпать ее письмами и приглашениями, чтобы при ее посредничестве завлечь к себе принца. Когда я недавно расспрашивал одну из самых известных старых леди, она мне ответила:
— Мы очень признательны этой женщине. Она уберегла нас от самого плохого короля, который когда-либо был в Англии!
Произнеся эти слова, она встала, подошла к книжному шкафу, где на полке почетное место занимал портрет Эдуарда на серебряной подставке, взяла его в руки и прибавила:
— Видите ли, мы с ним были очень дружны. Потом она наградила бывшую миссис Симпсон эпитетом, которым частенько пользуются злобные сплетницы.
«Кто же из них благороднее? — спрашивал я себя. — Эта леди, родившаяся в среде английской мелкой буржуазии, вышедшая замуж за буржуа-адвоката, который, побывав министром, получил дворянское звание, или женщина из Балтимора, урожденная Уорфилд, чьи предки в 1662 году получили от короля Карла II землю в Виргинии; их род ведет свое начало от норманнского рыцаря Уорфилда, который более тысячи лет тому назад пришел в Англию вместе с Вильгельмом Завоевателем и получил землю поблизости от Виндзора. Так кто же из них благороднее, — подумал я, узнав, что эта леди родилась на убогой улочке, где ее мать держала маленькую, сомнительного вида гостиницу. А дед миссис Симпсон, Уорфилд, сначала сражался в армии южан, а потом стал заниматься экспортом, грузил на парусные суда свою пшеницу и отправлял ее в Австралию. Он дружил с президентом Кливлендом. Интересно, чем же предки королевы Марии, внучки венгерской графини Реди, лучше Уорфилдов?»
Однако везде, где я заводил разговор о миссис Симпсон, упоминали о «досье»! «Досье», которое министерство внутренних дел завело на эту даму, как и на всех важных особ, вероятно, содержало все тайны ее безнравственной личной жизни. Когда я спросил моего собеседника, видел ли он это «досье», он, сильно смутившись, ответил, что оно засекречено. Но когда один из наиболее почитаемых в Англии церковных деятелей, мудрый старик, совершенно искренне поведал мне, как ему казалось, всю правду об этой даме, я понял, как глубоко пропитано английское общество ядом клеветы.
Клевету никак нельзя поймать, она приползает на брюхе, словно змея, — так говорится о ней в монологе из «Севильского цирюльника». Никто не может удержать ее, она выскальзывает из рук как мыло. Если бы все, кто клеветал на эту женщину, предстали перед судом, они не смогли бы предъявить даже намека на доказательство своих слов и были бы осуждены. Все клеветнические обвинения, которые мистер Деннис собрал и выпустил в свет — кстати, не имея ни малейшего намерения оскорбить Эдуарда, — автор и издатель вскоре были вынуждены изъять из обращения, выразив при этом свои глубочайшие сожаления. А судья даже заявил: «Очень вероятно, что за нынешним решением последует уголовный процесс» («Таймс», 22 ноября 1937 года).