— Ага! Я тоже, знаете, учился в университете. Лет двадцать тому назад с лишком. Окончить не пришлось: в ссылку попал. А на факультет какой собираетесь?
— Пожалуй… — Шаповалов почему-то смутился, — пожалуй, на химический пойду.
— На химический? — переспросил Николай Федотович. — Спасибо! — сказал он официантке, взял у нее тарелку борща. — Вы, Настенька, всё цветете. — Снова повернулся к рабфаковцу: — Химический — это хорошо! С великим будущим дело! Удачно выбрали.
Хохряков положил локти на стол, подпер кулаками подбородок. Глядел на Шаповалова не то одобряя, не то с удивлением.
— Химик будешь, — повторял он. — Вот как. Вот как. Химик.
И вдруг глаза у него стали такими, как в давно прошедшие дни, когда маленький Петька сидел за букварем. Было это в конце семнадцатого года. Хохряков решил показывать мальчику в день по одной букве, а назавтра тот знал уже весь алфавит. Подумав, что ученик все забудет и перепутает, Александр Семенович недели две строго его экзаменовал. «А ну-ка, — говорил, — давай сюда. Вот здесь прочти. Тут какое слово? А это какая буква? — и ласково трепал по волосам. — Молодец ты, — говорил, — шельмец».
Сейчас Александр Семенович посмотрел на рабфаковца из-под мохнатых, соломенного цвета бровей; в глазах, как прежде, заблестели искорки.
— А ну-ка, — спросил он, — какие капитальные затраты в пятилетке на химическую промышленность?
Прежний ученик, покраснев, молча пожал плечами.
— Сколько суперфосфата будет сделано за пять лет? Сколько серной кислоты?
Шаповалов опять поднял плечи и замотал головой.
— Как же так? — спросил Хохряков. — Я и то знаю. Капитальные вложения на химию составят… — напрягая память, он наморщился, — составят… один и шесть десятых миллиарда рублей. Общий рост производства — пятьсот двенадцать процентов. Суперфосфата в плане… Ну ладно, ладно! Борщ остынет — кушай, потом поговорим.
«Химией не занимается, а как же помнит?» подумал Петька. Мысленно дал себе слово выучить наизусть весь пятилетний план: ведь план этот — главное теперь в жизни советского государства. И, взяв ложку, смущенно наклонился над тарелкой. Борщ оказался вкусным. «Ох, сел же в калошу! А коммунист должен знать все!»
Осадчий в ожидании второго блюда разглядывал плакат на стене и мял кусочек хлеба в пальцах.
— Вот хлеб, — проговорил он, опять повернувшись к Шаповалову. — Немало ученых размышляло о хлебе. Встречал я одного химика. Еще помог ему бежать с каторги — встретились мы в тайге. Потом этот человек исчез совсем бесследно — умер или жандармам попался, не могу сказать. Я позже справки наводил: никто о нем не мог дать сведений. Никаких следов, как в воду канул. — Николай Федотович передвинул с места на место солонку, смахнул крошки со скатерти. — Я вот к чему речь веду, — сказал он, повысив голос. — Интереснейшие есть в химии проблемы. Тот человек, например, о котором я вспомнил сейчас, году в девятьсот шестом… ага, нет, в девятьсот седьмом… в Ленинграде в своей лаборатории получил сахар и хлеб. Ленинград тогда Петербургом назывался. Сахар и хлеб прямо из углекислого газа и воды. Прямым взаимодействием, цепью химических реакций. Вы понимаете?
Шаповалов уже покончил с борщом. Глядя на Осадчего, кивнул — движением головы показал: «Понимаю вполне». Хохряков откинулся на спинку стула, тоже слушал.
— Так вот, — продолжал Осадчий. — Лисицын, видите, разработал такой проект. Использовал углекислоту из дыма. Из нее — крахмал и сахар. Путем синтеза. Она же ничего не стоит! Затраты сводились, кажется, к электрическому току — энергии нужно было довольно много. Большая затрата энергии, он говорил. Странный был, характера замкнутого, с этакой рыжей бородой. По его подсчетам выходило, что искусственная пища и дешевой станет и будет ее сколько угодно, хоть миллиарды пудов. Он комбинировал как-то в своих приборах электричество с солнечными лучами. Жаль, понимаете: пропал человек — пропало вместе с ним такое открытие. — Николай Федотович вздохнул. — Очень жаль! Вот какие проблемы в химии бывают! Да мало ли, и другие проблемы есть…
Когда он замолчал, Шаповалов вынул из кармана записную книжку, карандаш с жестяным наконечником. Снял наконечник, спросил:
— Простите, того ученого как фамилия?
— Лисицын, — ответил Осадчий. — Владимир Михайлович Лисицын.
«Лисицын», записал Шаповалов.
— Простите, а какая литература по этому вопросу? Я почитать бы хотел. Где об этом напечатано?
— Где напечатано? — Осадчий усмехнулся. — Да нигде! Помощников у него не было. Журналы его опытов сгорели при пожаре, лаборатория вся сгорела, сам он исчез без следа. Товарищ один мой, студент-химик, видел. Еще Глебов видел… Настенька, — крикнул он, — что вы нам второе не несете? Мы ждем!