— Обратите внимание, — сказал Григорий Иванович, — какая пронзительная зелень. — Он взял со штатива одну из пробирок, поднес к окну. — Здесь те самые зерна из вашей банки. А вода, заметьте, не окрашивается. Лишь вещество зерен в воде зеленеет. Оно нерастворимо в кислой среде.
Шаповалов посмотрел: точно, вся пробирка кажется зеленой. Потом взглянул на Зберовского. Увидел: в голубых спокойных глазах — ярко-зеленые блики от пробирки. Переступив с ноги на ногу, спросил:
— Простите, товарищ профессор. Известны ли случаи, когда научная работа — крупная, я имею в виду, значительная — ведется втайне? Так — в небольших, домашних, что ли, лабораториях?
— Сколько угодно бывало, — ответил Григорий Иванович.
Он поставил пробирку на стол в штатив.
— Ваша находка отдаленно напоминает…
И вдруг Григорий Иванович задумался о чем-то. Через минуту, покачав головой, мысленно проговорил: «Нет, не может быть». Повернулся к студенту, задал вопрос, — видимо, не рассеялись еще какие-то сомнения:
— Это достоверно знаете, лаборатория была чья?
— Прекрасно знаю, — сказал студент. — Штейгер был, техник. Поярков по фамилии. Я его помню. А когда он погиб в шахте, его имущество — вот эти лабораторные приборы — закопал в землю мой дядя, Черепанов. Начальник спасательной станции ему велел закопать.
— Ага, вот как. Поярков, — повторил Зберовский. — Поярков. Черепанов — начальник спасательной станции… А где сейчас этот начальник?
— Неизвестно где, Да никого из тех людей не осталось!
— Так, так. Ясно. Садитесь, что вы стоите?
Григорий Иванович подошел к своему письменному столу, опустился в кресло. Продолжал:
— Ну вот, значит, вы спросили: бывает ли — втайне ведется? Вспомнился мне такой случай. Бывает — и исчезает без следа. Уж очень на меня это большое впечатление произвело. Был я, как вы, в те поры студентом.. В Петербурге, в девятьсот седьмом году. Жил в Петербурге тогда никому почти не известный ученый. Некто Лисицын. И сделал гениальное открытие: синтез углеводов…
Шаповалов перебил профессора:
— Я слышал о Лисицыне.
Зберовский даже приподнялся в кресле:
— Вы?
— Да, я.
— Где слышали, когда, что именно?
— Прошедшим летом на руднике мне рассказали.
— Что вы молчите! — закричал Зберовский. — Кто рассказал, что рассказал? Толком отвечайте!
— Говорил о нем начальник строительства шахты Семь-бис. Рассказал, какое, стало быть, открытие. И что исчез бесследно. И что в ссылке вместе были в Сибири. В те годы.
— Да что вы! В ссылке? А я не знал! В Сибири?
— Совершенно верно, в Сибири. Потом бежал и пропал без вести. Лисицын то-есть.
— Помилуйте! А кто этот начальник строительства?
— Товарищ Осадчий.
— Имя-отчество?
— Николай Федотович.
— Не говорил вам, что в Петербурге учился?
— Говорил. В университете. Не окончил только — сослали его. За политику, надо думать. Он вам, — догадался Шаповалов, — не знакомый ли, случайно?
Григорий Иванович покраснел, встал с кресла, положил руки студенту на плечи.
— Вы понятия не имеете, как это для меня важно. Такие новости… Да я расцеловать вас готов! Дорогой мой!
«Ну еще, — подумал Шаповалов, — что это он…»
Спустя две недели Григорий Иванович получил ответ на свое письмо. Осадчий был тоже обрадован, что разыскался старинный — представьте только - из мансарды, из нижегородского землячества, столько лет не виданный приятель. Отвечая Зберовскому, он исписал мелким почерком восемь страниц: рассказал о годах, проведенных в ссылке, о том, что был после нее сначала на легальном положении, а вскоре перешел на нелегальное — до февраля семнадцатого; о том, как участвовал в революции, в гражданской войне; о том, что был женат и жена погибла на фронте. Почти на каждой странице Осадчий возвращался к воспоминаниям о других нижегородцах-земляках: об одних рассказывал, о других рас-спрашивал. И написал: «Мы с Матвеевым думали, что ты, Гриша, непременно станешь ученым. Это сбылось. От души поздравляю!»
А про Лисицына Осадчий ответил Зберовскому особенно подробно. Перечислил все, что только мог вспомнить.
«Расстались мы так, — написал он. — Я достал — помогли товарищи по ссылке — для него «липовый» паспорт. Придумали ему какую-то фамилию, — наспех делалось, да и давно это было: забыл, не могу сейчас сказать какую. С этим паспортом — еще денег я ему дал да бумажку, будто служит у вымышленного купца — Лисицын уехал. Добрался, знаю, до железной дороги благополучно. А дальше никто его уже не видел…»