Клавдия Никитична ждала — все не могла дождаться. Вот-вот, казалось ей, наступит день — газеты выйдут с заголовками: «Победа советской науки». В тот день, наверно, праздничные толпы заполнят улицы, музыка загремит на площадях, лучи прожекторов закрутятся веселой каруселью, шатром сомкнутся в ночном небе Москвы.
«А может, правильно, что не печатают еще? Вдруг на самом деле рано? Ему виднее. Офицер науки», подумала она про мужа, тотчас покраснела и, устыдившись, закусила губу; решила: «офицер науки» — высокопарная фраза. Нельзя!
Она отлично знала, гордилась этим: роль мужа в работе по получению искусственных углеводов — не маленькая роль. Однако ей пришлось услышать только стороной, от Софьи Павловны — сам Петр Протасович умолчал по скромности, — что именно ему принадлежит мысль заменить процесс Лисицына другим, гораздо более выгодным: реакции, идущие на свету с потерями энергии, заменить новыми, почти сходными, но идущими в темноте без потерь. «Мы делаем, — говорил Шаповалов о своих успехах. — У нас реакции идут. У нас процесс будет куда дешевле».
«Понятно, — размышляла Клавдия Никитична. — Они — созвездие талантливых ученых. Понятно, разгадали обрывки эти… половинки страниц. Разгадали и, конечно, усовершенствовали. У них коллектив дружный, и личное у них не заслоняет общих интересов».
— Петя, если бы не случай, не прислал бы начальник гаража записную книжку, скажи, тогда синтеза пищи у нас бы и не было?
— Что ты говоришь, «не было бы»! Как это может быть? — Шаповалов поднял брови, положил вилку на скатерть. — Все — вопрос сроков, — внушительно сказал он. — Всему свой черед. Рано или поздно наука подошла бы к такому синтезу. Сама по себе. Ты понимаешь? — Он снова взял вилку. Слегка посмеиваясь, качнул головой: — Да, да! Рано или поздно! Когда в этом назрела бы необходимость. Находка же все дело ускорила, навела на мысль. Понимаешь: приблизила на несколько лет.
— Только приблизила?
— Ну, конечно, в основных чертах, приблизила.
Над столом горела лампа — яркая, под большим светло-желтым абажуром. Тарелки и стаканы на столе поблескивали. Клавдия Никитична разглядывала руку мужа. Тяжелый, крупный кулак. Ни за что не скажешь, что человек не занимается физическим трудом. Вон — видно на свету — вздувшиеся, как веревки, вены. Раньше, вспомнила она, вены не выступали так заметно. Устает, наверно, очень. Вон — розовое пятно, след кислотного ожога. Много работает, все трудности одолевает, с увлечением, с талантом. Изменилась его рука за пятнадцать… нет, за шестнадцать лет: шестнадцать лет они вместе прожили. Без малого. Если не считать войну Или двенадцать, если считать: четыре года жили врозь.
«Хороший мой…» подумала она тогда и молча положила ладонь на его плечо.
С тех пор прошло около недели.
Сейчас Клавдия Никитична стоит у витрины книжного магазина и вспоминает недавний разговор. За толстым стеклом перед ней знакомая книга: «П. Шаповалов, кандидат химических наук…»
Один за другим едут мимо автомобили, троллейбусы. По тротуару идут, не останавливаясь, пешеходы.
«Получение фруктозидов из глюкозидных веществ».
Знакомая обложка — в левом нижнем углу. А в центре витрины, окруженный книгами, портрет академика Павлова. Портрет в красках: высокий лоб, смеющиеся стариковские глаза, усы, седая, чуть раздвоенная борода квадратной формы. Под портретом надпись — слова Павлова из его письма к советской молодежи. Клавдия Никитична перевела сюда взгляд.
«Помните, —
прочитала она, —
что наука требует от человека всей его жизни. И если у вас было бы две жизни, то и их нехватило бы вам. Большого напряжения и великой страсти требует наука от человека. Будьте страстны в вашей работе и ваших исканиях!»
Эти слова она знала наизусть. Еще в девятьсот тридцать шестом Петр Протасович, тогда молодой химик, любил повторять их.
Теперь, стоя у витрины, она продолжала читать:
«Наша Родина открывает большие просторы перед учеными, и нужно отдать должное — науку щедро вводят в жизнь в нашей стране. До последней степени щедро!