Матвеев ухмыльнулся и замолчал.
Студенты — Осадчий с двумя незнакомыми впереди — шли темными проходными дворами, пересекали освещенные улицы, снова выходили в кромешную темноту дворов. Зберовский споткнулся сначала о какие-то камни, потом о какие-то доски — доски загрохотали под ногами.
— Ай, чорт, куда же он нас тащит!
— Здесь, — сказал наконец Осадчий. — Осторожно: тут ступеньки!
Перед ними появилось несколько еле видных в темноте человеческих фигур.
Кто-то шопотом окликнул:
— Ты, Николай? А еще кто?
— Я, — ответил Осадчий вполголоса. — Свои и двое новых. Земляки мои. Товарищу Сорокину известно, я ручаюсь…
— Проходите!
И фигуры скрылись во мраке.
В большом полуподвальном помещении оказалось людно. Пахло сосновыми стружками, у стен стояли верстаки. На верстаках, на сложенных кучей деревянных брусьях, на табуретах, на двух, наверно принесенных специально для этого вечера, длинных скамейках разместилось с полсотни человек. Видны были куртки мастеровых, студенческие шинели. Многие курили — дым сизыми струями поднимался к неярким лампочкам, к протянутым под самым потолком водопроводным трубам.
Все ждали: сейчас должен притти Глебов.
— Послушай, — сказал вполголоса Зберовский, усевшись рядом с Матвеевым. — Ты, знаешь, неправ. Ты ошибаешься.
— В чем? — спросил Матвеев.
— Да разве можно сомневаться? Не единым крахмалом, говоришь, жив человек. Будет сахар, будет крахмал в изобилии — да сколько коров люди разведут, свиней! Ты возьми в толк, представь себе…
— Утопия, — буркнул опять Матвеев и расстегнул шинель: стало жарко.
Осадчий сидел напротив, на опрокинутом ящике, и тоже расстегивал пуговицы. Воздух был серым от табачного дыма, со всех сторон доносились обрывки разговоров.
— Ай, — сказал Гриша, снял фуражку и с размаху положил ее себе на колени. — Ну почему утопия? Почему? Дай отчет! Не утопия, а простая научная закономерность. И открытие мировое, величайшее. Если расширить процесс до заводского масштаба… — Он посмотрел на Осадчего, на Матвеева и принялся загибать перед собой пальцы, один за другим: — Лабораторные опыты готовы, заметь. Вот считайте: воздух — бесплатно. Уголь… ну, вернее, дым, углекислый газ то-есть… Велика его цена? Вот ты сообрази…
Теперь он говорил вразумляющим и вкрадчивым тоном, каким каждый день «вдалбливал уроки» сыновьям купца Обросимова: он состоял у Обросимовых репетитором. Гимназисты были «сущие балбесы», и Гриша «бился с ними до седьмого пота», честно зарабатывая хозяину дома за свое место в мансарде, кухмистеру — за обеды, сапожнику — за подметки.
Осадчий, слушая Зберовского, повел себя не лучше обросимовских «балбесов», Он рассмеялся, фыркнул в рукав:
— Велика цена! Чудак!
— Смехом хочешь отделаться, — рассердился Гриша, — когда разумных доводов нет!
Он забыл о Матвееве, о том, что вокруг десятки незнакомых людей, и, повернувшись к Осадчему, крикнул:
— Когда разумных доводов нет!
А Осадчий поднялся, кивнул кому-то:
— Да, я здесь! Сейчас!
У дверей стоял Кожемякин, один из нижегородцев-земляков, жителей мансарды. «Оказывается, — подумал Зберовский, — и Митька сюда пришел. А вон пришел Анатолий!»
Анатолий — это Гришин сосед по комнате.
— Чем дешевле, тем хуже, — вдруг загадочно проговорил Осадчий и тут же, пробираясь между сидящими: «Простите, господа!» — двинулся навстречу Кожемякину.
Они пошептались о чем-то втроем: Кожемякин, Осадчий и третий студент, высокий, с вьющейся светлой бородкой. Зберовский видел его впервые. Потом этот третий, с бородкой, чуть закинув назад голову, заглушая в помещении все разговоры, раздельно сказал:
— Внимание! — Взгляд его пробежал по лицам собравшихся. — Товарищ Глебов прислал сообщить, что быть на нашем кружке сегодня, к сожалению, не может.
Зберовский вдруг заметил необычное сочетание слов: «товарищ Глебов». «Вот как у них! Ведь надо было: господин Глебов».
Все поднялись, заговорили еще громче.
— Ну, Григорий, пойдем, — решил Матвеев, — несолоно хлебавши.
— Расходитесь не сразу, — загораживая руками дверь, повторял студент с бородкой. На его тужурке, сейчас было видно, темнели погоны Лесного института. — Не сразу расходитесь! По-двое, по-трое!
Откуда-то появился Сенька Крестовников. Протянул:
— Жаль, — и поправил на переносице пенсне, ощупал, как лежит шнурок за ухом. — Послушать бы интересно. Как вы думаете, а?