— Черного? — ахнула Анна Никодимовна, уронив на скатерть ложку.
— Нет, милочка, к прискорбию, белого, обыкновенного.
Кресло заскрипело под тяжестью.
— Прости господи, — забормотал Титов, — не ведал, где сласть… Сережа, а сколько в угле найдено сахара… процентов?
— Процентов? — осклабился Сергей Сергеевич. — Нисколько не найдено! Лисицын, представьте, сложил вместе три вещи: уголь, воду и воздух. И получил, стало быть, из ничего — сахар. Как захочет, так и повернет. Желает — сахар получается, желает — вообразите, крахмал из того же сырья…
Пружины кресла звякнули: Федор Евграфович взмахнул руками и хлопнул себя по бедрам.
— Ах ты, пречистая богородица! А дешево?
Чикин посмотрел исподлобья, налил рюмку ликера, выпил, пожевал губами и только тогда со вздохом сказал:
— Грозится Лисицын: удались, говорит, сегодня золотники, завтра будут пуды, послезавтра — сотни тысяч пудов. Воздух да вода, говорит, ничего не стоят. Уголь — пустяк. — И тут же ехидно добавил: — Сам-то мой сахар пока ест, да-с! Своего-то за шесть лет с полфунта не наработал!
Ему уже не хотелось продолжать разговор. «Ну, что он может посоветовать? Заводы продавать за полцены? Ну, пособолезнует. Кому-нибудь еще да перескажет. Стоит ли?»
А Титов, невидимому, пришел в отличное настроение.
«Вот это, — думал он, — шах королю, если Сережка не проморгает, Да где там проморгает, — ловок! Не грех — нет, не грех будет в компанию к нему войти. Тут королю полный будет мат. Пречистая дева! Ну-кося?»
Он воинственно потер ладони, будто на самом деле перед ним шахматная доска, — был Федор Евграфович любителем «побаловаться» в шахматы. На пять ходов вперед, к слову говоря, умел видеть замыслы противника. И с сильными игроками сражался. Вот в прошлую пятницу, например, с бароном Витбергом сделал партию вничью. А тот куда как силен, не сравнить даже с сыном старика Озерицкого — оптовая фирма «Озерицкий и сын».
«Ну-кося?» подумал Федор Евграфович и, потирая ладони, радостным голосом заговорил:
— Ох, благодать-то привалила! Вот благодать!
Сергей Сергеевич дернулся и потемнел. «Благодать?» Даже шея у него вытянулась, даже жила вздулась на лбу. «Мне банкротство грозит, а ты — насмехаться?» Он вспомнил, как обанкротился меховщик Ветродуев, представил себя на его месте, и тревожно ему и жалко себя стало.
— Грабеж, — крикнул он, захлебываясь воздухом, — разбой! Шут знает…
Титов медленно отодвинулся назад. «Во-о, — осенила его догадка, — в цене, значит, не сошлись. Эк, ругается!»
— Слова какие! Слова какие! — с осуждением протянул он,
— Сере-ежа! — пропела Анна Никодимовна,
Ей не было понятно, отчего так взволновался муж. Ну, пусть ученый делает сахар из угля, — да разве мало своего сахара, хорошего, из свеклы? И все-таки она — надворного советника дочь, а он — не больше чем из купцов. Должен считаться. И все-таки — гости. Вот отец Викентий…
— Фу, как ведешь себя, — сказала Анна Никодимовна.
И она смотрела на мужа гипнотизирующими глазами до тех пор, пока тот, съежившись, склонившись почти до самого стола, не прижал руки к накрахмаленной манишке на груди и не начал говорить:
— Извините меня великодушно… Вы поймите, вы войдите в положение! Вы же знаете, — взгляд его остановился на рисунке скатерти, — если уголь заменит свеклу, что будет мое состояние стоить? Через год ли, два ли разразится бедствие…
Отец Викентий отставил в сторону рюмку и слушал теперь очень внимательно.
Титов постучал ногтем по столу.
— Хитришь, Сергей! — рассердился наконец он. — Ты мне не прикидывайся дурачком! Эва! Простофилю из себя.., Ты дело говори!
— Помилуйте, и в мыслях нет. Да Федор же Евграфович!
— Ты прямо говори: много ли он хочет, изобретатель этот? Ну-кось? И без хитрости — не чужие люди. Или кто тебя опередил? Что ты молчишь? Опередили уже?
Подумав об этом, Титов испугался: «Обскакали Сережку!»
— Опередить-то, предположим, не опередили…
Анна Никодимовна присмирела и втихомолку трогала хризопразы на кольцах: она почувствовала недоброе.
— Что толку, даже если не опередили! — визгливым голосом закричал Чикин. Поднявшись с дивана, он затряс руками, будто отталкивал перед собой что-то. Да сумасшедший он! Сумасшедший!
«Вот тебе и фунт изюму? Гляди-ка!» думал Федор Евграфович. Одна бровь его, седая, с налетом ржавчины, поползла вверх, другая нависла, закрыла глаз.