Весна в том году удалась хорошая и ранняя. Солнышко грело почти по-летнему, прилетели грачи, по вечерам лужи покрывались тонкой пленкой льда — она весело хрустела под ногами, — и ночи были такие ясные, такие звездные, что каждому, кто в поздний час шел по улицам, хотелось не сводить глаз с неба
Когда Лисицын сидел за письменным столом, писал и чувствовал, как солнце пригревает спину, в его кабинет несмело постучался белокурый молодой человек в студенческой тужурке. Студент перешагнул через порог, покраснел и назвал себя: естественник второго курса Григорий Зберовский.
— Я нарушился… то-есть осмелился нарушить ваш покой, — сказал он, усевшись на краешек стула, от смущения ковыряя пальцем заплату на брюках. — Я… Вопросы торжества человеческого разума… Вы, говорят, воспроизвели ассимиляцию…
Лисицын погладил бороду и дружелюбно усмехнулся.
— Идем, коллега, — сказал он сразу, — лабораторию посмотрим.
Зберовский с благоговением разглядывал приборы, смотрел на их хозяина, слушал, что тот говорит. А Лисицын подумал: «Мальчик, кажется, заслуживает; только о рецептах надо умолчать». И неожиданно решил: включил ток, наскоро проделал опыт. Показал студенту, как образуются глюкоза, сахароза и крахмал.
На прощанье он спросил молодого гостя:
— Понравилось вам? Вы поняли, что это даст обществу? — И сам же ответил: — Неограниченные возможности. И нищеты и голода уже не будет.
Несколько дней спустя Егор Егорыч доложил барину:
— Ваше благородие, опять к вам пришли.
«Тридцать четыре и один, — отсчитывал Лисицын, вращая винт поляриметра. — Тридцать четыре и семь… Кто там еще?»
— Пусть в кабинете подождет!
Записав цифры в тетрадь, он снял халат, надел сюртук и распахнул дверь. Навстречу ему двинулся тучный седой великан в стоячем крахмальном воротнике и щегольской визитке. Багровые щеки этого человека, расширяясь книзу, переходили почти прямо в плечи; карие глазки, живые, острые, поблескивали под густыми седовато-ржавыми бровями.
— Ну-кось, — сказал он с приветливой улыбкой и протянул руку, — представиться позвольте: Титов Федор Евграфович.
Лисицын ответил сдержанным поклоном, жестом пригласил сесть.
Титов потрогал стул, проверил — прочен ли, осторожно уселся и, засмеявшись чему-то, без предисловия приступил к делу:
— Я от компаньона вашего, по поручению.
— Какого компаньона? — поднял голову Лисицын.
— Ну, Чикина, стало быть, Сергея Сергеевича.
— Чи-кина? Помилуйте, первый раз слышу… Не-ет, вы что-то перепутали. У меня вообще никаких компаньонов…
— Компаньонов нет? А Сергей Сергеевич?
— Не имею чести знать никакого Сергея Сергеевича.
Лисицын, действительно, не помнил уже о сахарозаводчике.
«Пречистая! — подумал Титов и засопел. — Нешто и вправду? Сослепу, истинно сослепу… А ну, делай ход!»
— Э-хе-хе-хе-хе! — засмеялся он, добродушно щурясь. — Вот подлинно напутал. Ну, простите старика! Старость-то… хе-хе… не радость! И слава богу, что компаньонов нет. Чикин-то не находка для вас. Нет, какая находка, горе одно. Правильно решил уважаемый… как ваше имя-отчество, простите?.. уважаемый Владимир Михайлович: солидный тут капитал требуется… Солидный капитал!
Закрыв рот ладонью, Лисицын зевнул. Пришли в голову давно забытые слова шахтовладельца Харитонова: «Вы меня облагодетельствуете, я перед вами в долгу не останусь».
Титов подробно говорил о ценах на оптовых рынках, о том, что Владимир Михайлович может твердо положиться на его, Титова, житейскую опытность, и — нуте-ка! — только договоро́к надо подписать обоюдно выгодный да в секрете попридержать изобретение, чтобы кто другой, избави боже, им не воспользовался раньше времени…
Лисицын слушал, нетерпеливо стучал пальцем по своему колену. В душе его нарастало чувство неприязни.
«Договоро́к! Тебе бы, — думал он, — годы труда, все то, что я сделал для человеческого счастья, да и само человеческое счастье на барыши разменять. Нет, это подороже будет… подороже всяких барышей. Это ни оптом, ни в розницу… Чистота моих безупречных снеговых вершин…»
Он так и сказал:
— Ни оптом, ни в розницу не продаю. Привилегий никому не дам. Никто не должен иметь преимуществ: ни богатые, ни бедные, ни русские, ни итальянцы. Вы поняли? Как закончу работу, все получат приборы на равных правах. Каждый житель Земли тогда не станет нуждаться в сахаре и хлебе. И — извините, господин… Титов, кажется — мне некогда: дело ждет.
— Эва! — сказал Титов, сверкнув блестящими, как горячие угольки, глазками.
— Вот все, — подтвердил Лисицын и поклонился гостю.