— Что же вы хотите? — удивился пристав.
— Ну, все-таки вторжение в мою квартиру…
— Смешно рассуждаете, господин. Вам показалось, будто вещи кто-то трогал. А мне бы, например, не показалось, Слуга ваш был пьяный. Сами вы, извините, тоже после ужина приехали.
— Но вина я, прошу понять, не пью. Ферапонтов мой в то время у вас в участке сидел. Я в законном недоумении.
— Охотно верю! Только при чем здесь полиция?
Лисицын наклонил голову, сердито посмотрел и сказал:
— Расследуйте.
— Да расследовать-то нечего!
Пристав засмеялся, развел перед собою руками: стоит ли, ей-богу, говорить о пустяках?
Лисицын вышел, хлопнув дверью.
На своей улице, почти рядом со своим подъездом, он заметил бродячего торговца. Человек с ненатурально черной бородой, какая бывает у разбойников в театре, стоял, прислонясь к тумбе для афиш, и придерживал лоток с товаром: с пуговицами, с нитками. Лисицын не обратил бы на него внимания, однако случилось, что на миг их взгляды встретились. На Лисицына остро взглянули наглые светлые глаза, почему-то очень знакомые. Они тотчас потухли, прикрылись веками. Торговец отвернулся, медленно зашагал по тротуару, закричал фальцетом:
— Нитки, иголки кому! Булавки модные английские, простые!
И голос прозвучал неестественно.
Лисицын долго глядел удалявшемуся торговцу вслед и наконец вспомнил: года два назад, когда толпа шла к царю и солдаты стреляли по ней, когда Глебов произносил во дворе речь, вот эти именно глаза смотрели из рядов слушателей.
«Уж слишком знакомы. Где я их видел еще? Разве только во сне? Да, такие, пожалуй, приснятся…»
Егора Егорыча мучил стыд. Лисицын был встревожен ночным происшествием, думал о вчерашнем юродивом и вечернем ожидании в участке, о сегодняшнем разговоре с приставом. Егор Егорыч принимал хмурый вид хозяина на свой счет.
— Ваше благородие, — говорил он в десятый, наверно, раз, — что верно, то верно: проштрафился! Осмелюсь доложить, безобразия больше не допущу.
— Ладно, извинился — и хватит.
— Да, ваше благородие, не будет такого никогда! Грех попутал…
— Я на тебя не сержусь.
Егор Егорыч с сомнением качал головой и осторожными шагами уходил в кухню.
С каждым часом Лисицын тверже убеждался, что загадочные воры интересовались главным образом его работой. Если бы они унесли деньги или вещи, было бы куда спокойнее. И пристав, по-видимому, небрежный человек. Не захотел даже вникнуть в обстоятельства. Хотя бы из приличия. Хороший полицейский офицер тут смеяться бы не стал. Правда, ни журналов с записями, ни образцов веществ — воры ничего не взяли. Значит, строго говоря, они не воры. Но не послал ли их какой-нибудь жадный делец, чтобы найти журналы, переписать готовые рецепты? Удалось ли им переписать? А если они придут снова?
— Егор Егорыч! — позвал Лисицын.
Егор Егорыч прибежал в кабинет.
— Садись, старина. Боюсь я: вдруг опять заберутся к нам злоумышленники? За работу свою боюсь, за бумаги. Очень боюсь!
Старик положил на колени жилистые кулаки и внимательно смотрел хозяину в лицо.
— Давай, — сказал Лисицын, — заведем такой порядок: один из нас будет всегда дома. Ты не спросясь не уходи. Понял?
— Слушаюсь, понял. Пса надо завесть, ваше благородие.
— Собаку? Это правильно! Ты подыщи, пожалуйста, где купить. Потом, с оружием умеешь обращаться?
— Так точно, умею.
— Я пистолет приобрести хочу. Пусть у нас с тобой на двоих. В ящике стола, вот здесь, положим. На всякий случай. Как думаешь?
— Да нешто грабители в атаку пойдут?
— Ну, в атаку не в атаку… Нет, я все-таки приобрету!
На следующий день вечером — Лисицын с Егором Егорычем, конечно, не могли этого знать — в соседнем трактире, в темном углу, чья-то волосатая рука, сжимая огрызенный карандаш, выводила на куске бумаги, другая такая же рука прикрывала бумагу сверху:
«Донесение
Ферапонтов привел в квартиру взрослого щенка. Порода — овчарка. Кличка — Нонна. Лисицын же купил у оружейника Абакумова револьвер системы «Кольт» шестизарядный, к нему патронов пятьдесят штук».
Человек в трактире писал верно. Нонна поселилась в передней, присмотрелась, принюхалась и уже виляла хвостом, лизала пальцы Егору Егорычу; если с лестницы доносились голоса или звук шагов, она звонко лаяла.
В лаборатории теперь почти круглые сутки не потухал свет дуговых ламп. Лисицын теперь и завтракал и ужинал, не отходя от своих приборов. От зари до зари был в темных очках на влажном, вспотевшем лбу; когда смотрел на приборы — сдвигал очки на глаза.