Подобрав упавший осколок, Лисицын снова обошел лабораторию, опять заглядывал во все углы, раскрывал дверцы шкафов. Облокотился о столик, где микроскоп, и долго стоял неподвижно. Думал, что действовать, бороться нужно сейчас, — иначе поздно будет, размышлял о Микульском, о Константине Константиновиче. Вспомнил — великий князь, говорят, пишет стихи, печатает их, подписывает: «К. Р.».
Из-за шторы, закрывавшей окно, по стене красной полосой протянулся первый утренний луч солнца.
Лисицын выключил лампу, поднял штору, вздохнул — легко стало на душе.
Ну, пусть, думал он, стихи сочиняет. Людям простительны слабости.
«А все-таки Константин Константинович — президент Академии наук. Плывет просвещенным человеком, хоть и великий князь. Не может он не увлечься перспективами синтеза. Понравится идея, захочет — возьмет под защиту. Вот и отличный выход из положения!»
Егор Егорыч давно не видел своего барина таким веселым, как в то утро. Барин играл с Нонной. Собака лаяла, прыгала, размахивала хвостом. Лисицын бросал ей куски колбасы, бегал с ней по комнатам.
— Доброе утро, Егор Егорыч! Разбудили мы тебя?
После завтрака он велел почистить черный фрак и позвать парикмахера.
День стоял на редкость хороший. В небе — ни облачка: солнце, голубая светящаяся глубина. Ветер доносил аромат сосновой хвои.
В безукоризненном праздничном костюме — шею сжимал стоячий крахмальный воротничок, — с бородой, подстриженной строгими линиями, по форме и цвету напоминающей кирпич, Лисицын приехал в Павловск.
Вместе с ним из вагона вышли попутчики — люди, похожие на мелких коммерсантов. Следом за ним они прошли через нарядное здание вокзала. Негромко разговаривая, чуть поодаль шли по той же дороге, по тем же самым аллеям, к дворцу.
Перед дворцом навстречу выбежали жандармы:
— Куда, господин? Куда? Не разрешается.
— Мне, — сказал Лисицын, — к великому князю. По важному делу.
— Нельзя к великому князю.
— Да говорю, у меня дело есть. Государственной важности,
— В письменном виде подайте. Лично нельзя. Проходите, проходите, не останавливайтесь!
Пришлось вернуться на вокзал. И попутчики вернулись — значит, их тоже жандармы не пропустили.
На вокзале он увидел: продают книги. На зеленой коленкоровой обложке сверкала тисненная золотом надпись: «Стихотворения К. Р.». И Лисицын подошел, купил книгу, решил — надо прочесть.
Спустя два часа он был уже в Петербурге, в своем кабинете.
«Открытие мое касается, —
писал он каллиграфическим почерком, —
искусственного получения пищи. Твердо надеюсь через небольшой срок получить сотни тысяч пудов синтетического крахмала и сахара. Нужное мне сырье: дым, до сих пор бесполезно выбрасываемый из печей, и обыкновенная вода; стоимость готовых продуктов будет ничтожной. Покорнейше прошу ваше императорское высочество удостоить меня аудиенции. От августейшего вашего покровительства зависит исход предпринятого мною важного для России дела».
Он сам отнес запечатанный конверт на почту. Почтовый чиновник, увидев адрес на конверте, принялся старательно смазывать штемпель краской. Стоявший за спиной Лисицына человек в подряснике, по всей вероятности — дьякон, вытянул шею, с жадным любопытством взглянул на письмо. Серые глаза дьякона вспыхнули и потухли; он опустил голову и отвернулся. Когда Лисицын шел к выходу, перед ним промелькнули только по-старчески согнутые плечи и свисавшие из-под черной скуфьи длинные седые волосы.
Он возвращался домой — чувствовал запахи моря, душистый влажный воздух, весь необъятный прекрасный мир под вечереющим небом. Он смотрел на первую звезду впереди над улицей, улыбался ей, насвистывал про себя какой-то марш.
Потом вспомнил о тетке.
«Старуха… — подумал. — Нехорошо: год не был у нее, наверно. Вот дождусь — Константин Константинович ответит…»
Егор Егорыч, открыв барину дверь, принялся перетирать тарелки полотенцем. На столе уже шипел самовар. Лисицын взял книгу в зеленом коленкоровом переплете, купленную сегодня на вокзале в Павловске, раскрыл наугад и прочел:
Рыжие брови приподнялись и беспокойно зашевелились.
«М-да-а…»
Он перелистнул страницу так, что разорвалась бумага — смиренные какие-то монашеские вирши, — еще раз перелистнул и отложил книгу в сторону. Помешивая чай в стакане, стал думать не об авторе стихов, а о другом Константине Константиновиче, об академике, образованнейшем великом князе, который на-днях получит письмо — оно уже на почте! — и сразу же, как друг и союзник, протянет ему, Лисицыну, руку. И никакой тогда Микульский…