— Бородой, «ваше благородие», оброс. Рассказывай все по порядку.
Он кивнул в сторону лабораторных столов:
— Что за феерия? Уму непостижимо! Все известняк?
— Подожди!
Хозяин повернул краны и выключатели. В лаборатории стало почти совсем темно.
— Пойдем в кабинет, сядем.
— А ты по-прежнему, как пустынник, один?
— Вот — с Егор Егорычем. По-прежнему.
Они уселись рядом на диване. Лисицын снова заулыбался по-мальчишески счастливо, поглядел на гостя — тот доставал из кармана папиросы, — притронулся к его плечу, потом поставил на свободный стул около него пепельницу.
— Ну, рассказывай, — проговорил Глебов. — Как эти годы прожил? Каким делом занят?
Лицо у него доброе, чуть-чуть скуластое, покрытое легкой сеточкой морщин. В усах просвечивает первая седина. Темно-синие глаза смотрят с лаской и любопытством.
Лисицын взял зачем-то папиросу из коробки — он не курил, — повертел ее в пальцах, положил в коробку обратно. Помолчав, сказал:
— Что же… Постараюсь в нескольких словах. — И, взметнув брови, взглянул на Глебова. — Слушай. Помнишь, я хотел разложить известняк. Это — прошлое. Вот с тех пор…
— Ага… Значит что, с известняком покончено?
— Да сколько лет уже! Ты слушай!
И сразу заговорил о миллионах пудов крахмала и сахара. Богатство, которое не сегодня-завтра раскроется перед человечеством. Ему удалось, сказал, сделать для блага людей больше, чем кому-нибудь когда-либо в истории. Сейчас он на пороге — понимаешь? — накануне полного решения задачи. Во-первых, принялся он перечислять и поднялся с дивана, ни голода теперь не будет, ни унижений, с нищетою связанных; во-вторых, власть богачей и деспотизм царя — все тотчас потеряет силу, если каждый будет сыт. Синтез пищи… надо понять только, что за перспективы открывает синтез пищи!
— Даже, Павел, самому не верится. Но каких трудов, ты бы знал, каких тревог это стоило… И еще не все преодолел. Тут — тысяча одна ночь. Клубок какой-то!
Рассказывая о своих опытах, Лисицын возбужденно ходил по комнате. В его руках мелькала логарифмическая линейка, он стучал ящиками письменного стола, разворачивая перед гостем журналы работ.
— Иди, покажу в лаборатории! Встань, пойдем!
Снова щелкнули выключатели. Глебов опять увидел яркие мигающие лампы, непонятные приборы, подвешенные на шнурах к потолку стеклянные трубки. Открыв шкаф, Лисицын достал несколько банок, полных прозрачным сахарным песком и тонкой белоснежной мукой. Мука — точнее, это был крахмал — скрипела в пальцах.
— Ты на вкус попробуй! Пожалуйста, попробуй! Вот отсюда.
Глебов попробовал: сахар как сахар.
— Интересно. Знаешь, очень интересно, — сказал он. — Здорово, Владимир. Поздравляю!
Лисицын шаг за шагом выкладывал свои заботы, неприятности. Он рассказал о докучавших дельцах, о том, как забрались к нему воры, о встречах с людьми, странно похожими на Микульского, о беседе с адвокатом Воздвиженским, о непрекращающемся чувстве беспокойства, наконец — о попытке обратиться к Константину Константиновичу.
Он принес из кабинета скомканную бумагу с позолоченными двуглавыми орлами:
— Гляди, что ответил великий князь.
Глебов прочел: «Оставить без последствий».
— Да-а, — протянул он. — И пристав не захотел принять мер?
— Нет. Хихикнул, точно идиот.
— В самом деле подозрительно. А ты наивный какой-то. Ну, дальше что думаешь делать?
— Да что же делать? Опыты, конечно, продолжать.
— Чудак!
Они сидели в лаборатории на высоких круглых табуретах. Из-за двери доносился стук тарелок, позвякиванье ножей: Егор Егорыч вернулся домой и накрывал стол для ужина.
Показав дымящейся папиросой в сторону двери, гость вполголоса спросил:
— Ему ты веришь? Не продаст?
— Нет, нет! — воскликнул Лисицын. — Абсолютно верю.
— А говорить с ним можно обо всем?
— Я обо всем говорю. Люблю старика.
— Егор Егорыч! — громко позвал тогда Глебов.
Старик прибежал с полотенцем, перекинутым через плечо:
— Чего изволите?
Глебов сказал ему:
— Присядьте с нами. Вы не молодой человек, бывалый. И Владимиру Михайловичу, кажется, не враг. Не замечали вы, чтобы около вашего дома чужие люди подолгу прогуливались? Так, знаете, без надобности?
Егор Егорыч подумал и ответил:
— Случается всяко. Бывают, конечно, и без надобности. Осмелюсь доложить: сейчас я, стало быть, иду с корзиной. У самого подъезда вот господин стоит…
— Значит, совсем незнакомый?