Через минуту, осмелев, он двинулся к краю полки и спросил:
— Вы, коллега, не химичка случайно?
Девушка взметнула брови, как птица — крылья в полете, посмотрела ясными глазами, улыбнулась, опустила ресницы:
— Нет, я на зубоврачебных курсах.
На ходу поезда вагон позвякивал, скрипел, раскачивался; огарки в фонарях то вспыхивали желтыми огоньками, то потухали.
— Ваш-ши билеты! — закричал кондуктор свирепым голосом. — Вы куда едете, барышня?
Тут случилось чудо: девушка назвала станцию, до которой надо ехать и Грише. Зберовский ахнул про себя и подумал: «Судьба!»
Полчаса спустя он уже знал, что соседку зовут Зоей Терентьевой, что ее старший брат — инженер на руднике; там она будет жить целое лето. А на следующий день Зберовский решил, что Зоя — единственный, неповторимый, самый нужный, самый близкий ему человек на земле. Они стояли рядом у раскрытого окна, ветер трепал их волосы; они говорили, пели, хохотали, кричали друг другу о чем-то. Пассажиры посмеивались, глядя на них.
К концу третьих суток пути они приехали. Поезд остановился на маленькой станции. За степью только-только закатилось солнце, над горизонтом протянулась огненная золотая полоса.
Гриша увидел водонапорную башню, закрытый на замок сарай, несколько каменных домиков, окруженных чахлыми кустами. Он шел следом за Зоей. Нес лакированную желтую картонку, чемодан, свою шинель и женское пальто, чайник и квадратную корзину, перевязанную ремнями.
— Ваня! — пронзительным голосом крикнула Зоя и побежала через рельсы.
Навстречу шагал рослый, коричневый от загара человек в просторном чесучовом пиджаке, в форменной фуражке. Зоя обняла брата, поднялась на цыпочки, вытянула губы трубкой. И тут же сказала:
— Знакомьтесь, господа. Вот — Гриша. А вот — мой брат Ваня.
У Зберовского в обеих руках и подмышками были вещи. От смущения он переступал с ноги на ногу. Взглянув на него, Иван Степанович рассмеялся:
— Батенька мой! Да эк она вас нагрузила!
Улыбаясь как старый хороший знакомый, инженер взял у студента корзину и пальто.
Точно из-под земли появился высокий, напоминающий ладью на колесах экипаж, запряженный парой лошадей.
Иван Степанович крикнул кучеру:
— Вещи прими! — и жестом пригласил Гришу: — Садитесь в коляску. Вы к нам, надеюсь? Прошу!
Еще больше смутившись, Зберовский принялся объяснять, что здесь он, собственно, по вызову Южно-Русского общества каменноугольной промышленности; ему надо сейчас найти лабораторию; профессор Сапогов велел…
Зоя шепнула что-то брату, и он шутливо хлопнул студента по спине, подтолкнул его:
— Пожалуйста, пожалуйста, садитесь. Без церемоний…
После захода солнца небо быстро темнело. Зажглись звезды» Лошади бежали крупной рысью, экипаж встряхивало на ухабах, ветер доносил запах полыни. Гриша вглядывался в темноту, думал о счастье жить на земле, о каких-то огнях, видных впереди, о Зое, о том, что и брат ее, наверно, прекрасной души человек.
— Там, где огни, — коксовые печи, — говорил Иван Степанович. — Там ваша лаборатория близко. Завтра вас отвезем. А наш рудник — слева. Называется — Харитоновский рудник. Рудник скверный, к слову доложу вам… Смотрите, шахтеры ночной смены идут.
В степи, у далекого черного бугра, медленно двигалась цепочка негаснущих колеблющихся искр.
— Они — каждый с лампой?
— Да.
Все вокруг было новым, интересным, значительным. Главное — в сумраке перед Гришей светлело Зоино лицо. Он протянул в ее сторону пальцы, хотел притронуться к складке ее платья, но тотчас раздумал — отдернул руку; потом прижал кулак к своей груди, вздохнул, улыбнулся.
Ехали долго. Проезжали и мимо темных лачуг и мимо больших, тускло освещенных зданий. Какие-то машины лязгали металлом. В воздухе чувствовалась уже не горечь полыни, а каменноугольный дым. Наконец кучер остановил лошадей.
— Вот мы и дома, — нараспев сказала Зоя.
Навстречу выбежала сморщенная старушка, дальняя родственница Терентьевых; звали ее тетей Шурой. За ней — кухарка, огромная, с заплывшими жиром глазками. Обе рассматривали Зою, вскрикивали, ахали; обе нашли, что та похудела очень.
— Ой, барышня, лышенько, — пищала кухарка, — що ж з вами зробилось? Чи не кормилы вас в Петербу́рзи, чи як?
Зберовский нерешительно стоял у входа в просторную, с картинами на стенах столовую. О нем, кажется, пока забыли. Иван Степанович вполголоса разговаривал с кучером.
Только сейчас Зберовский заметил, как брат и сестра похожи друг на друга. У брата были тоже тонкие, чуть приподнятые брови, прямой нос, резко очерченные губы; бритое лицо его покрывал загар, в волосах поблескивали седые нити. Однако его глаза не казались такими ясными, такими теплыми, как у Зои, особенно когда глядели без улыбки. Они были — Зберовский не мог определить точно — не то со скрытым равнодушием, усталостью, не то с какой-то затаенной заботой.