Медведи, как назло, трусливо прятались в зарослях.
Солнце закатилось. Бродяга вздохнул, подвязал лапти обрывками веревки, закинул котомку за спину и, раздвигая руками колючие ветви, пошел по таежному бурелому.
Заря не потухала всю ночь. Северная половина неба сияла золотистым, розовым, сиреневым светом. Холодный ветер сквозил в долинах между горами; лужи у мшистых кочек еще с вечера покрылись хрупкой ледяной пленкой. На гребнях гор, как вырезанные из черного картона, темнели силуэты вековых кедров и пихт.
Он шел, не сбиваясь с воображаемой прямой, протянутой с востока на запад. Перевалил сначала через одну вершину, потом через другую, спустился по неровному склону. У подножия скал услышал шум падающей воды. Цепляясь за камни, сполз в заросшее лесом ущелье, вытер ладонью потный лоб. В полупрозрачном сумраке перед ним, покрытая пеной, грохотала горная речка.
«Да сколько же рек в этих дебрях! A-а, будь они прокляты!»
От досады он даже шапку сдвинул на затылок, Прищурившись, посмотрел по сторонам. Вода мчалась в скалистом русле бурным потоком. Стволы деревьев вздымались вверх темными колоннами. Над хвоей мерцали бледные точечки звезд.
«Ту сосну рубить надо. Иначе посуху не перейти».
Подняв топор, он повернулся спиной к речке, отступил на полшага и с резким выдохом ударил по сосне. Изредка оглядываясь, застучал размеренными, сильными ударами. Посыпались щепки. Стало жарко — сбросил с себя котомку, распахнул полушубок. Наконец огромное дерево крякнуло, описало в воздухе дугу и тяжело легло ветвями на скалы противоположного берега.
«Вот тебе мост!» усмехнулся бродяга. И тут же заметил посветлевшее небо. И подумал: надо скорей подальше уйти от переправы.
Беду принесли, конечно, березовые лапти. Ну разве это, будь они неладны, обувь? Когда он шел по срубленной сосне — внизу с ревом пенилась река, — лапоть зацепился за какой-то сучок; бродяга хотел быстро переступить, но потерял равновесие, беспомощно взмахнул руками и упал с высоты лежащего над потоком дерева в воду.
Он даже ушиба сразу не почувствовал. Вода обожгла ледяным холодом, перехватило дыхание. Течение поволокло его, покатило по камням; перед глазами замелькали пенистые струи, зеленоватое дно, утреннее небо. Только сотни через две шагов, захлебываясь, он выбрался, выполз на берег.
Все тело теперь пробирала крупная дрожь. Он провел рукой по лицу — дотронуться больно, лицо в крови, щека— как чужая. Глаз тоже как чужой, закрывается сам — веки, значит, опухли. Нога — да что же это такое! — ногой трудно двигать. С одежды вода льется. Шапки нет. Топор… Ни топора нет, ни котелка, ни котомки с отрубями!
«Д-дьявол! Все равно пойду! Все равно!»
Однако далеко он не ушел. Проковылял с версту, увидел сухой мох и, осторожно подгибая ушибленную ногу, опустился на колени. Тело по-прежнему тряслось. В кармане он нащупал — хорошо, хоть уцелели — зазубренную стальную пластинку и кусок кремня. Достал, вытер их мхом. Начал высекать искры. То искры не получались, то руки дрожали — ударил пластинкой не по кремню, а по пальцам, — то мох не хотел гореть. Наконец закрутилась тонкая струйка дыма. И вот, прошло несколько минут — запылал костер.
Согревшись, бродяга, как провалился в черную пустоту, заснул. Проснулся снова от холода — перед ним тлеют покрытые золой угли, — подбросил сухих веток, опять спал, опять просыпался. Точно во сне ходил вокруг, хромая, собирал для костра валежник; ложился и точно наяву чувствовал жар, нестерпимое сияние дуговых ламп. Надо было поправить вращающийся абажур, казалось ему, и нельзя сделать этого — на руках будто бы кандалы, и они непременно разобьют лучший из фильтров, все стеклянные трубки, что протянуты по столу. А Егор Егорыч — куда же он делся? Ведь сказано старику не уходить!
— Егор Егорыч, дров подбрось в костер! Дров! Егор Егорыч!
Светило солнце, кажется, а теперь звезды. Вон та ель — что она напоминает? Словно старинная колокольня… Лапы с когтями протянула… Нет, это колдун из «Страшной мести». Как был нарисован в книге. Еще в корпусе.
«Почему же костер не горит?»
И озноб. Ледяная, продолжало чудиться, вода.
Стены, разглядывал Лисицын, какие-то бревенчатые, окошечко маленькое, с переплетом крест-накрест, четыре стекла в окне. Низкий закопченный потолок, русская печь, полати.
«Что ей надо, — думал он, — что она хочет, кто она?» Повязанная ситцевым платком женщина наклонилась над ним, прижала к его губам что-то твердое, приговаривала: