У Лисицына тоже заблестели глаза. Вдруг он почувствовал: все перед ним раздвоилось от слез. И фигура Осадчего, и развернутый узелок с одеждой, и вершины деревьев — все исказилось, потеряло свои очертания, поплыло.
— Чем… — сказал он, увидев наконец зубцы далеких гор, — как смогу только вас отблагодарить? Что полезное… могу сделать вам…
— Не мне — народу трудовому, — строго ответил Осадчий. — Вот приедете — сразу Глебова ищите. А паспорт в Питере показывать нельзя: для дороги годится да разве в захолустье где-нибудь. Какой сумели, не обессудьте. Вот.
Поезд подошел к Петербургу, остановился у Николаевского вокзала, суетились носильщики в белых фартуках. Пассажиры с чемоданами, с баулами, торопясь и толкая друг друга, шли толпой по перрону.
Лисицын вышел из вагона третьего класса.
С бьющимся сердцем оглядел площадь перед вокзалом. Прямо — Невский, налево — Лиговка…
«Господи, да сколько лет… и все такое же! — подумал он. — Петербург!»
Моросил дождь, и тротуары были мокрые. Посреди площади, тоже мокрой, — памятник Александру III: на красной гранитной глыбе — медный конь, понуро опустивший голову; на коне — угрюмый грузный император. Шапка на императоре — низкая и круглая, как носят городовые.
Извозчики наперебой кричали, зазывая седоков.
В руках у Лисицына была большая дорожная корзина. Осадчий запретил ехать без вещей, сказал: это покажется подозрительным. В корзине — ненужный хлам. Куда сейчас девать ее?
— Милый, — попросил Лисицын какого-то зеваку, — побереги, пожалуйста, вещи — вот через минутку вернусь.
И кинулся через площадь налегке. Остановился: перед ним прежняя, величественная перспектива Невского проспекта.
Много часов он бродил по улицам без цели. Шел, смотрел по сторонам. Заглядевшись, спотыкался, сталкивался с прохожими. А в сумерках, думая о Глебове, поднялся на четвертый этаж в сером доме по Каменноостровскому проспекту. Увидел номер квартиры, осторожно притронулся к кнопке звонка.
— Вам кого? — спросила, распахнув дверь, круглолицая молодая женщина.
— Привет… Кирюхе привез, — ответил Лисицын, как научил его Осадчий, — от дяди Федора.
Женщина почему-то испугалась.
— Уходите, уходите! — беззвучным, чуть заметным движением губ зашептала она. — Провалилась квартира давно, уходите…
— To-есть, как это — «уходите»? Мне Глебов нужен. Понимаете?
Женщина с шумом захлопнула дверь. Гулко щелкнул замок.
Лисицын снова принялся звонить. На этот раз вышел лысый, с венчиком седых волос мужчина, сердито взглянул и сказал:
— Вы что — пьяный? Ну, марш отсюда! А то полицию позову.
Что же теперь осталось делать?
«Попробую, — подумал Лисицын, — пойду в трактир Мавриканова».
На Восьмой линии, на Васильевском острове, действительно оказался такой трактир. Переступив через порог, Лисицын увидел два зала: один — прямо, другой — направо. Пошел прямо.
— Сюда, уважаемый! — крикнул ему швейцар. Показал, игриво перебирая пальцами, направо.
— Почему сюда?
— Нельзя тебе туда. Там публика почище.
— А где же буфет?
— И там есть, и тут есть. Давай, уважаемый, проходи!
Швейцар хлопнул его по спине, подтолкнул направо в зал.
Лисицын взглянул на свою мятую, потертую поддевку и усмехнулся. Вспомнил из басни: «Орлам случается и ниже кур спускаться…»
Двое слепых, на скрипке и на гармошке, играли вальс «Дунайские волны».
За буфетной стойкой стоял разбитной долговязый парень. Рюмки, графины, тарелки мелькали в его руках, как шары в руках жонглера. Рот у парня был большой, подвижный; волосы — кудрявые.
— Послушай, молодец, — сказал ему Лисицын, — Кирюха у вас не бывает?
— Кто? — переспросил буфетчик и медленно поставил стопку тарелок.
— Кирюха, говорю.
— А ну-ка, — буфетчик поманил рукой, — зайдем в коридор.
Лисицын зашел за стойку. Тут же, за портьерой, начались полутемные закоулки — дорога, по-видимому, к кухне.
Буфетчик неожиданно цепко схватил его за локти и закричал:
— Митрий Пантелеич, еще один попался! Митрий Пантелеич! Помогай!
Тяжелым ударом Лисицын свалил буфетчика с ног, тремя прыжками промчался через зал, отбросил ставшего на пути швейцара, выбежал на мостовую. Бежал до тех пор, пока почувствовал — нечем дышать. Оглянулся — сзади пустая, тускло освещенная улица. Ни одного прохожего.