Когда Крумрайх шел по коридору, заходил в открытые комнаты, в дверях аптечки — никто этого не видел — то высовывалось, то пряталось носатое лицо фельдшера. Макар Осипович опоздал сегодня к выезду на пожар и теперь пристально следил за немцем. Он терзался, изнемогал от желания рассказать представителю фирмы, что здесь, на станции, в глубочайшей тайне, секретнейшим образом против фирмы ведется коварная интрига. Макар Осипович думал: интересно, что предпримет немец, если шепнуть ему о таинственных делах?
Заговорить с ним, однако, фельдшер не решился. Смелости нехватило: вдруг как-нибудь Терентьев узнает!
Но пока немец разглядывал кислородный насос в мастерской, Макар Осипович прокрался мимо и распахнул дверь в комнаты Лисицына — еще раньше заметил, что ключ торчит в замочной скважине. Забежал в первую комнату, распахнул дверь во вторую: пусть лаборатория Пояркова будет видна из коридора. А там, решил, посмотрим. И снова пробежал на цыпочках, спрятался в своей аптеке.
Расчет фельдшера оказался правильным. Крумрайх, заметив лабораторию, конечно туда зашел.
«Само небо, — подумал он теперь, — открыло передо мной клад. В России все возможно».
Он так и сказал — притронулся при этом к руке Лисицына:
— Само небо, господин Поярков, свело меня с вами. Вам не сердиться надо, а небо благодарить. Пройти в другую комнату хотите?.. О, пожалуйста, битте! Я не протестующий есть.
Еще раз окинув взглядом лабораторию, Крумрайх наконец вышел. Лисицын плотно захлопнул за собой дверь. Он не успел еще умыться после шахты, не успел снять пропахшую дымом брезентовую куртку.
Крумрайх, не дожидаясь приглашения, уселся за круглый стол. Непринужденно закинул локоть на высокую спинку стула. Поглядел на рыжего, в грязной одежде, русского штейгера — тот стоял у закрытой двери, заложив за спину руки со сжатыми кулаками.
— Я выгодное предложений сделаю, — сказал немец. — Мы ваше открытие купим. — По его лицу расплылась сладкая улыбка. — Разбогатеете. Заплатим фи-иль деньги: тысяча рублей… о-о, целое состояние!
— Поганая трава! — снова закричал Лисицын. — Марш отсюда! — И показал на дверь, что ведет в коридор.
— Как? — переспросил Крумрайх. — «Поганая трава»? Не понималь. Вы, кажется, господин, не вполне… не полностью постигли суть моей речи, смысл. Не полностью, уверен я. Да!
«Вы сделали ошибку, герр Крумрайх, — подумал он и в душе поморщился. — Пожалуй, две ошибки. Во-первых, не следовало ждать возвращения этого варвара. Надо было взять тетради, унести да спрятать к себе в чемодан. Ведь это же в России, здесь не нужны высокие принципы. Потом надо помнить: дикари любят бусы и побрякушки. Ничего, моя белокурая Эмма, я все-таки вернусь богатым, как Ротшильд. Ты будешь смеяться и сама заговоришь о нашей свадьбе».
— Марш, говорю! — кричал Лисицын, толкая немца в плечо.
Крумрайх отстранил его руку. Продолжал невозмутимо сидеть.
— Подождите, — сказал он. — Суть беседы с вами… как это по-русски… еще вилами на воде написан. Вы не уясниль себе, господин Поярков, о чем происходит речь.
Помолчав, поглядел немигающими, чуть-чуть навыкате глазами и воскликнул почти с пафосом:
— О, вы скромный труженик, но желаете стать настоящим ученым! И я мои советы даю, чтобы вам помочь.
Лисицын насупился. Немец продолжал:
— Синтез крахмала, сахара, промышленный процесс — это очень, очень интересен. Но этого мало, господин Поярков. Настоящий ученый — слушайте прилежно! — мировой наукой признан должен быть. Почему я с вами говорю сейчас? Потому что сердце мое, — Крумрайх показал пальцем, где у него сердце, — полон уважения к ней, к прекрасной науке, родина которой не Россия, не Англия, даже не Германия есть, а весь земной шар!
«Дикарям нужны бусы и побрякушки, — думал он. — Ничего, моя Эмма, твой Готфрид найдет подходящие слова. Как ты будешь смеяться…»
— Вам необходим постигнуть, — поднявшись со стула, говорил он: — не может иметь значений, как называется… государство, как называется… фирма, принявшая на себя расход и хлопот… Вам это должно быть совсем безразлично, иначе вы — не ученый. Не так ли, господин Поярков? Вам нужно, чтобы ваше имя признали и прославили, — его признают, лишь только мы заключим с вами союз. Я дам вашему открытию… как это сказать… питательный почва, на которой оно расцветет подобно пышным розам — о да, именно розам! Мы с вами цузаммен, то-есть вместе, принесем жертву («Русские любят такие фразы, — подумал Крумрайх. — Как это написано у Достоевского?») — жертву на алтарь цивилизации и человечества. Что вы представляйт собой сейчас? Сейчас вы штейгер в некультурной России. А я вам предлагаю знаменитым стать среди народов, даже среди великий германский народ. Майн готт! Я предлагаю почет и богатство. Кто от этого откажется, господин Поярков, не так ли?