Через четыре часа, подумал Лисицын, он поедет. Тогда разбудит Терентьева, предупредит. Приедет к утреннему поезду как раз. А пока надо написать письмо Тимирязеву, коротко рассказать об основном, объяснить идею открытия, какие он делает опыты, назвать два-три главнейших рецепта. Это письмо теперь же, ночью, надо бросить в почтовый ящик. Если он сам, Лисицын, почему-либо не доедет до Москвы, пусть у Климента Аркадьевича будет это письмо.
«Глубокоуважаемый, высокочтимый Климент Аркадьевич! —
начал он неровным почерком, брызгая от торопливости чернилами. —
Пишет вам человек, всю жизнь посвятивший изучению процессов, происходящих в листьях растений. Мне удалось многое. Я воспроизвел синтез углеводов из одних только неорганических веществ. Я разработал способы промышленного синтеза сахарозы и крахмала. Эти продукты могут быть получены искусственным путем в большом количестве и станут очень дешевыми.
Свое открытие я хочу передать не отдельным хищникам-богачам, а всему русскому народу, всем простым нуждающимся людям. Как это сделать, мне еще не вполне ясно. Но непременно надо так сделать. Кажется, не в успешном ли повторении событий девятьсот пятого ключ к этому?
Меня, Климент Аркадьевич, преследуют. Я уничтожил одну лабораторию, долго был на каторге; потом, спасаясь, уничтожил другую лабораторию; полчаса назад, опять вынужденный скрываться, я разрушил третью свою лабораторию. Даже журналы опытов я не имею возможности хранить. Сейчас мне их заменяет небольшая записная книжка, которую ношу всегда с собой. Чтобы она сбереглась при всяких передрягах, ношу ее в плотном металлическом футляре.
Стремлюсь в Москву, мечтаю о беседе с вами. На всякий случай, если не сумею добраться — и я и записная книжка моя, мы оба можем оказаться в тюрьме, — наспех пишу вам письмо. Суть моих опытов сводится к следующему…»
Лисицын поднял голову, и рука, протянутая к чернильнице, остановилась, неподвижно повисла над столом. Тишину нарушил какой-то звук, будто вдалеке хлопнула дверь. Послышалось, точно вскрикнул кто-то. И вот уже отчетливо, громко — частыми-частыми ударами звенит колокол, стучат из коридора кулаком, и раздается возбужденный голос Кержакова:
— Вставай, господин штегарь! Вставайте! Вся смена полегла на «Святом Андрее»! Взрыв! Да проснитесь же! Проснись, говорю!
Лисицын, выбежав из лаборатории, стоял посреди другой своей комнаты. Сперва молчал, не откликался.
«Ехать с ними? — думал. — Или сказать: заболел. Может, ехать? Десятки человеческих жизней… Жертв… Стыдно! Будь что будет!»
Он схватил мешок с брезентовым костюмом — мешок всегда наготове, — распахнул дверь, запер ее за собой и побежал вместе с Кержаковым по коридору.
— Лампы, Галущенко, проверь, — распоряжайся он торопясь. — Где не заряжены аккумуляторы, не надо брать! Баллонов больше…
Когда фургон, громыхая и подпрыгивая на камнях, покатился по дороге, Лисицын думал только о старых выработках «Святого Андрея» — там бог знает сколько рудничного газа, — о том, что если действовать быстро, можно многих шахтеров спасти, и еще о том, что вообще преступно заставлять людей работать, добывать уголь в таких запущенных, как «Святой Андрей», рудниках.
— Гони, — крикнул он кучеру, — да побыстрей!
Кучер стегнул кнутом — лошади рванули, помчались вскачь. Тускло светила похожая на огрызенное яблоко луна. От домов, пробегающих мимо и остающихся позади, через дорогу тянулись густые черные тени.
Ранним утром через степь шел человек в добротном пиджаке, круглой шляпе, с драповым пальто, перекинутым через согнутую руку; в другой его руке был желтый кожаный чемодан.
Солнце еще невысоко поднялось над горизонтом. В степи кое-где еще стелились полосы серебристого тумана. Ботинки пешехода были мокрыми от росы.
Размеренными крупными шагами он приближался к рудничному поселку. Потом быстро прошел по улицам и вошел во двор спасательной станции.
«Теперь, герр Крумрайх, — думал он, — вы исправите вашу ошибку. Прошлый раз вы отнеслись слишком легкомысленно…»
У дверей конюшни сидели бородатый конюх и мальчик лет девяти с лицом, осыпанным веснушками. Они завтракали: ели черный хлеб, запивали его квасом.
— Вам кого? — спросил конюх и сделал вид, что не узнал немца.
— К господину Ивану Степановичу Терентьеву.
— Болеют они, — сказал Черепанов. Немного подумав, добавил: — С полчаса либо поболе того на рудник уехали. На «Святой Андрей».