К Лисицыну подошел коренастый, тот, который утверждал, что без глупости на свете не прожить. Он был в черном фраке, с сигарой в зубах. Улыбнулся:
— Вы почему молчите? Куда работать собираетесь?
Лисицын, отгоняя дым его сигары, взмахнул перед собой ладонью:
— Пока не тороплюсь. Чего мне! Надо мной не каплет…
В зале ресторана стало совсем шумно. Терентьев звонким голосом запел:
Кто-то подтягивал ему. А другие за столом кричали — то о всемирной выставке во Франции, то о задачах горного надзора на казенной службе.
Никому ничего не сказав, Лисицын встал и вышел за дверь.
После выпитого вина голова слегка кружилась.
Далеко за крышами домов закатывалось солнце. Закат пожаром отражался в окнах верхних этажей; ослепительно сверкал купол Исаакия. По Невскому прогуливались люди в летних костюмах, нарядные дамы, чиновники. Лисицын неумело поправил на голове высокий цилиндр, пошел вдоль проспекта.
— Лисицын! — окликнул его кто-то. — Лисицын, черт возьми!
К нему бежал, звеня шпорами и громыхая шашкой, худощавый офицер с закрученными кверху русыми усиками. Не дав Лисицыну опомниться, офицер с размаху поцеловал его в губы:
— Ах, черт возьми! Вот встретились…
«Сотников»,- увидел Лисицын и тоже обрадовался встрече.
— Вот какой ты стал!
— А ты какой стал!
Сотников был в Петербурге по делу — лишь на один сегодняшний день. Он простодушно и чуть завистливо расспрашивал:
— Ну, живешь как? В министры попасть, наверно, целишься? Не служишь еще? Да-а, ты ведь богатый!
— Какой там богатый…
— Не скромничай, знаю! А этот… что раньше тебя в Горном… как его… помнишь, ты с ним все разговаривал?
— Глебов?
— Да-да, Глебов! Где он?
— Глебова нет, — строго ответил Лисицын.
— Неужели умер?
— Нет. Арестован. В Сибирь его сослали.
Глаза Сотникова округлились:
— Да что ты! За политику? Ай-яй-яй! — Он схватил бывшего соседа по парте за рукав.
Лисицын подумал: может быть, не надо было говорить о Глебове? А Сотников допытывался:
— На каторжные работы? Или так?
— Откуда я знаю! — сказал Лисицын сердито. — Понятия не имею. И давно это было!..
Они свернули на Адмиралтейскую набережную. В Неве поблескивало сиреневое небо. Здание биржи темнело на другом берегу.
— Давно это было… — повторил Лисицын, когда молчать стало неудобно. — Послушай, — вдруг переменил он тему, — значит, твой полк участвует в маневрах? А кто командует полком?
Сотников ахнул, достал из кармана часы. Двенадцать! Полковник — не кто-нибудь, сам полковник ждет теперь на вокзале! Как можно этак опоздать?… Ужасно! Нет, боже мой, пропало все… И он, даже забыв пожать руку, кинулся по направлению к Невскому. Из сумрака донесся его голос:
— Извозчик! Извозчик!
Стояла светлая петербургская ночь.
Лисицын покрутил звонок. Дверь открыла фрау Шеффер, дородная немка, у которой он снимает комнату «на всем готовом». Увидев квартиранта, фрау быстро оглядела его с ног до головы и сложила на груди ладони:
— О-о, прощай, студенческий тужурка? Вы, как граф, одет! Я поздравляю!..
Он сказал спасибо, улыбнулся. Не задерживаясь, с цилиндром в руке, прошел по коридору к своей комнате. Оттуда крикнул: «Гуте нахт».
Наутро ему надо бы зайти к приезжему шахтовладельцу Харитонову. Ну ладно, он зайдет, сдержит слово, если обещал. Только сейчас об этом думать не хотелось. Кто знает почему, но на душе не то тревожно, не то радостно. Смутные мечты какие-то… Приятно, что на нем безукоризненный сюртук. Куда-то сердце тянется в далекое, неясное…
«А, чтоб их!..» — Лисицын вспомнил о сегодняшнем обеде. И тотчас снял сюртук. Повесил.
А спать не хочется нисколько.
Он остановился перед книжным шкафом.
Надписи на корешках в сумеречном свете не видны. Но каждый томик тут он мог бы отыскать вслепую. Он любит свои книги. Много усилий приложил, чтобы собрать ценнейшее, все то, что здесь на полках. Ведь сказочный же мир! Стоит открыть любую книгу — и стелется пар над теплыми древними морями, идут чудовищные ящеры, стегоцефалы, динозавры, летают археоптериксы, растут леса гигантских папоротников. Почти осязаешь, как пласт за пластом образовывались горные породы; до зримого становится понятно, как с миллионами лет изменялся облик Земли.
Тихо было и в комнате и за окном. Где-то далеко процокали копыта лошади.
Он стоял возле шкафа; его мысли уже как бы вышли на простор геологических эпох. Пермский океан постепенно превращается в другой — в океан каменноугольного периода. Меняется древняя фауна…
Лисицын чиркнул спичкой, зажег лампу. Задернул штору у окна.
На письменном столе уютно засветился зеленый абажур. Все словно сузилось до рамок комнаты, а в то же время мыслям так свободно, так беспредельно широко!
Он расстегнул галстук, сбросил тугой высокий воротник, манжеты. Взял книгу с книжной полки. Это монография Карпинского.
И с явным удовольствием он принялся читать о раковинах ископаемых моллюсков — аммоней. Читал до самого восхода солнца.
Шахтовладелец Харитонов встретил его улыбкой:
— Господин Лисицын? А я-то уже поджидаю! Чем потчевать вас? Стакан вина?… Нет? Ну, как угодно, как угодно…
Они сидели в креслах в номере гостиницы. Лисицын держал в руках перчатки и внимательно слушал. Харитонов, суетливый человек, жестикулируя рассказывал:
— Мерзавцы все! Вот горный смотритель приехал, принял я его честь-честью. А он спустился в шахту, говорит: «В шахте — газ. Нужно лампы, дескать, завести особенные, иначе работать запрещу». С ума сойти! Разор, чистый разор. Откуда бы газу, думаю, взяться? Спасибо Николай-угодник просветил, понял я их темные дела. Один десятник, бестия, изволите видеть, мне нагрубиянил. Я его прогнал, конечно. А он по злобности своей, так полагаю, с соседнего рудника газ в чем-нибудь принес да в нашу шахту выпустил…
Лисицын засмеялся:
— Чепуха! Быть такого не может.
— Быть не может? — Харитонов посмотрел недоверчиво. — Но откуда газ? Чем мы прогневили бога?
«Дикарь»,- подумал Лисицын и спросил:
— Шахтой давно владеете?
— Именно, что недавно! Скотопромышленники мы — отец, и братья, и я с малых лет. Шахтенка небольшая, а по совести вам, сударь, скажу: трудно мне без управляющего. Тут еще смотритель требует, чтобы управляющий был инженер. Что прикажете делать? Шахтеры, чистый грех, — мужики балованные, привередливые…
Харитонов потер ладонью лысину — она была желтая и блестящая, как бильярдный шар. Похвалил себя:
— Я без стеснений. Откровенный, стало быть. Вас его превосходительство профессор господин Алякринский рекомендовал нанять. Вы меня облагодетельствуете, — я перед вами в долгу не останусь… Не хуже других!
Лисицын, поднявшись, натянул на левую руку перчатку.
— Сожалею, — сказал он, — но мне это не подходит.
Уходя, он мысленно отплевывался: «Всяких Харитоновых благодетельствовать? В услужение к ним? Да будь они прокляты!»
Он продолжал жить по-студенчески скромно, из месяца в месяц снимал комнату у фрау Шеффер, по-прежнему обедал и ужинал за ее столом. Только книг у него становилось больше. В начале зимы он купил для них второй поместительный шкаф.
Петербург не раз окутывался туманом, туман рассеивался, снова сгущался, моросил дождь, потом ударили морозы, закружились в воздухе снежинки. А Лисицын сидел у себя дома и читал. Мальчик из книжной лавки приносил по его заказам связки книг, журналов, брошюр. Заказы выполнялись не всегда — бывало, нужных ему сочинений не находили по всему Петербургу.
Наконец он пришел к выводу: разве так может продолжаться? Множество работ талантливых геологов разбросано в редчайших изданиях — в «Записках» университетов, в «Трудах» Общества естествоиспытателей; а Иван Васильевич Мушкетов, например, помещал статьи в газете «Туркестанские ведомости». Одно забудется, другое без следа исчезнет. Десятки крупных имен: Черский, Иностранцев, Ковалевский, Амалицкий, Федоров… да мало ли! И почему нет монументальной книги, где критическим обзором были бы собраны, приведены в общую систему труды хотя бы русских ученых этого века?