— Батюшка! — с таким же волнением перебил Плещеева второй его сын, Алексанечка. — Сколько лет двум этим Раевским, мальчикам то есть?
— Гм... почему тебя этот вопрос столь зацепляет?.. Ну... старшему сыну Раевского, вероятно, семнадцать уже.
— А младшему, младшему?
— Н-не знаю.
— Младшему лет десять-одиннадцать, — ответил Алябьев.
— Parbleu! — невольно вырвалось у Лёлика, как дома называли старшего сына Алешу. Однако, увидев осуждающий взгляд Анны Ивановны, он тотчас осекся.
Но Алексаня, черный жучок, продолжал, моргая глазами:
— Мне, батюшка, десять... тоже десять... почти. А Лёлику скоро цельных четырнадцать.
— Положим, не четырнадцать, а только двенадцать... Так. Ну?.. Дальше что?..
— А дальше?.. д-нет, ничего.
— Все ясно. Вы, значит, хотите, чтобы я вас тоже за руки взял и отвел бы сейчас не по мосту, а в классную комнату для сражения с месье Визаром, как представителем французской национальности? Что ж, таким образом ваш арьергард познакомится с барабанною дробью и с армейским ремнем...
Старший, Алеша, хотел было возразить. Однако Плещеев молча посмотрел на него своими выразительными черными, как уголь, глазами... Мальчики поняли и присмирели: с дисциплиною они были знакомы.
Ах, боже ты мой!.. к тетушке надо идти. Но разве можно оторваться от петербургской газеты?
Из-за портьеры неслышно появился дворецкий, Тимофей Федорович, и, отозвав незаметно хозяина, сообщил, что Катерина Афанасьевна с дочерьми уже отбывают, в коляску садятся.
Плещеев ринулся через главный подъезд во внутренний двор, расцеловал сухонькие ручки сдержанно-сумрачной тетушки. Заметил, что глазки Машеньки, прелестной дочурки ее, были заплаканы. Лошади тронулись. Модные белые шляпки с выступающими вперед большими полями, мягко загибающимися вкруг лиц наподобие зонтиков-козырьков, долго мелькали еще меж стволов и зелени парка. Фаэтон скрылся за поворотом.
— Тимофей! — спросил Плещеев своего мажордома. — Не видел, куда Василий Андреевич Жуковский прошел?
— На озере, у причала, сидят. Видно, стихи сочиняют.
Стремительно войдя с веселым, беззаботным видом в гостиную, Плещеев попросил дорогих приглашенных прогуляться по саду и там, в старом парке, у озера, по древнерусскому исконному обычаю перед обедом чуточку закусить. Чтобы аппетит разыгрался. Затем, как истый вельможа, склонился перед супругой в церемонном, принятом при Екатерине поклоне, подал ей руку и повел через стеклянную галерею на лужайку, залитую солнцем. Променадную музыку играли крепостные, все как один в белых косоворотках и босоногие — по старинной традиции дома.
Пара за парой, размеренным полонезом потянулась цепочка гостей к аллее юных березок. Когда же, впрочем, выросли эти березки?.. Вчера здесь не было ни единой!.. Лишь только Анна Ивановна к ним приближалась, они наклонялись перед ней низко-пренизко, как бы здороваясь. Между стволами повсюду тянулись гирлянды цветов и на них — вензеля: буква французская «N», означавшая «Нина», а вокруг нее овал из анютиных глазок, — все знали, что Плещеев называл жену то Ниною, то Анютой.
Широкий лиственный коридор вел книзу. И вдруг расступился. Спокойное обширное озеро дробило на дневном свету свои воды; они преломлялись на солнце и сверкали искрами драгоценных камней. На берегу две ивы печально изливались текучими струями. В середине озера маленький остров с руинами — некогда грот, заросший кустами и тростником.
У каменной пристани с пушкой на постаменте и в самом деле притаился Жуковский. Услышав музыку, говор и смех, он торопливо поднялся и быстро направился к чаще. Плещеев окликнул его, но он не обернулся.
Гости полюбовались мраморным Орфеем с лютней, прижатой к плечу, — его рука была отбита, — погладили дуло приземистой пушки, опять — который раз уже — вслух прочли дату, вылитую на стволе: «1670»; а под нею — вздыбленный лев мощным мечом в лохматой лапе грозился врагам. Пушка принадлежала некогда предку Плещеева, Федору Федоровичу, ближайшему сподвижнику Петра Великого, бомбардиру в Преображенском полку первой в России роты артиллерийской.
— Вот из этой бы пушки да в самого Бонапарта! — воскликнул Гринев, и четверо мальчиков, вмиг встрепенувшись, азартно зашептались друг с другом.
— Ну, нешто антихриста чем прошибешь? Кол осиновый в бок, как вурдалаку, и тот его не возьмет.
— А я вот возьму! — выпалил самый младший Плещеев, Пету́та, и сконфуженно замолчал.
Поблизости на площадке были расставлены столы с сервированным завтраком. Столики, квадратные, круглые и угольные, сверкали снежною белизной накрахмаленных скатертей и салфеток, прозрачностью цветного стекла — синего, зеленого, желтого.