— Батюшка! — вдруг послышался рядом радостный возглас младшего сына.
Это был Гриша. Сразу пришло отрезвление. Плещеев почувствовал вдруг, что стоит на земле, на мостовой, вблизи Адмиралтейства, на углу, у дома Лобанова-Ростовского, министра юстиции.
— Гришутка! Что ты здесь делаешь?.. Немедленно уходи. Тут опасно. Стреляют.
— И вам, батюшка, тоже опасно.
«Как повзрослел этот мальчишка!.. Да ему, кажется, двадцать уже. До чего быстро время летит!»
— Где Петута?
— Вон он, на каменного льва взгромоздился.
— И здесь баловство! В такие минуты?!
— Нет, батюшка, там просто виднее. Ведь Петута у нас коротышка.
А Петута уже перебрался на голову льва. Встал в полный рост.
— Свалится, того и гляди. А где Алексаня?
Гриша не знал. Из казарм Саня ушел сразу после присяги, но сейчас, при выступлении Конной гвардии на усмирение, никто уже не видел его. Петута, заметив отца, соскочил, прибежал. Волнуясь, перебивая друг друга, сыновья рассказали, каким образом граф Орлов собрал наконец свой Конный полк и повел его на восставших, — они сами были при этом. Проход между Исаакием и Синодом был сужен забором и так плотно забит простонародьем, не желавшим пропустить Конную гвардию, что Орлов отдал приказ двум рядам эскадрона ударить в атаку по ним. Однако мастеровые закричали «ура», начали хватать лошадей под уздцы, стаскивать всадников, пышно разодетых в кирасы и медные каски.
Лошади находились на «мирном», а не на «походном» положении, поэтому на плоских, гладких подковах, не перекованных на шипы, и теперь из-за неожиданной гололедицы вороные кони-красавцы скользили и падали при каждом резком повороте и неосторожном движении, а это вызывало громкий смех у толпы. Палаши были «не отпущены», иначе говоря, не отточены, и удары не причиняли большого вреда. Двое каких-то простолюдинов схватили за ногу самого командира Орлова и с силой стали тянуть. Ему пришлось поднять коня на дыбы.
Четыре раза возобновлялись краткие атаки конницы в латах, атаки на мирных людей. Женщины передавали мужчинам булыжники, палки с гвоздями, доски, поленья, принося их со стройки Исаакия. И под градом подобных «снарядов» кавалерия, защищенная латами, шлемами, принуждена была позорно отступить перед «чернью», пробиваться на Сенатскую площадь обходным путем. Минут пятнадцать длилась эта схватка кавалеристов с толпой.
— Алексани там, с этими конногвардейцами, не было?
— Не было, не было! Мы все глаза проглядели. Он в рядах восставшего войска — мы так полагаем.
— И я эдак думаю! — признался отец.
— Ну и слава те господи! — сказали в один голос его сыновья. Он покосился на них. Подумал: «Ишь ты, мятежники...»
— Как хорошо еще, в Петербурге нет Алексея...
— Гляди, гляди, вон — новоявленный император.
Сквозь толпу проезжал на коне Николай со свитой к Синему мосту, чтобы встретить задержавшийся на выходе для усмирения Измайловский полк, который беспокоил его: была там заминка во время присяги, нежелание выступать из казарм. Держался «государь» высокомерно, «по-царски». Лицо серо-бурое. Он принял все меры, чтобы только не выдать, не показать смятения, неуверенности и боязни. Но у Плещеева глаз был зоркий, внимательный. Он даже заметил, как приосанился и даже будто вырос ростом сопровождавший царя генерал-адъютант Бенкендорф.
Плещееву все было ясно: Николай рассчитывал, что проезд его среди населения будет встречен громким «ура». Однако толпа угрюмо молчала.
— Шапки долой! — обозлившись, закричал император.
Кое-кто послушался нехотя. Но раздался немолодой уже голос:
— Пойди-ко ты сам отсюда, самозванец, мать твою так! Мы покажем тебе, как чужое добро отымать!
— Подавай нам сюда конституцию! — подхватил какой-то юноша позади.
— Конституцию! — послышались голоса.
Николай проехал, не отвечая.