По следу его образовался небольшой прорыв, и Плещеевы воспользовались им, чтобы протиснуться ближе к Сенатской. Они оказались около орудий, в том самом месте, где недавно проходили Панов с Алексанечкой.
Страшно!.. две пушки двенадцатифунтовых и два единорога... По странному стечению обстоятельств снарядов почему-то не подвезли, и артиллерийская рота стояла в бездействии. Это, видимо, в сильной степени беспокоило поручика первой бригады Бакунина, нервно шагавшего взад и вперед около пушек.
Плещеевы напряженно всматривались в ряды восставшего войска: не мелькнет ли там Алексашенька?
Сзади полковник артиллерийской бригады вслух возмущался: вопреки его приказанию до сих пор привезли всего четыре снаряда. Посылал подпоручика Вахтина на извозчике за зарядными ящиками в лабораторию — далеко, на Выборгскую сторону. Но смотритель лаборатории полковник Челяев отказался их выдать. Выдумал даже предлог: потребовал письменное предписание. Теперь в третий раз приходится посылать.
И мальчики Плещеевы переглянулись с отцом. Ясно! Этот смотритель полковник Челяев хитрит. «Мы ведь знакомы, знаем его». Не хочет русскую кровь проливать.
Все трое не переставая продолжали с напряженностью всматриваться в ряды восставшего войска: нет ли там Сани, — его мундир должен бы резко выделяться на фоне гвардейцев и тем более моряков. Но нет, увы, нигде его не было. Раза два мелькнула партикулярная фигура Левушки Пушкина с саблей в руке.
В это время появился опять Николай, окруженный иностранными дипломатами. Его не узнать: он даже спешился ради гостей и весь сиял от любезности. Еще бы, ему изворачиваться приходилось с громадным трудом — бунт в императорской гвардии, бунт личных войск, предназначенных для охраны монарха! Скандал, скандал мировой!.. Вспомнилась вдовствующая императрица Мария Федоровна с ее трафаретною фразой: «Боже мой, боже мой! Что скажет Европа!»
К Плещееву доносились обрывки разговора царя с иностранцами. Русский монарх, блюститель политического равновесия, надежный охранитель европейских тронов, вещал нечто банальнейшее и притом бестолковое: «Заблудшиеся роты... Бунт — просто дело пяти-шести честолюбцев, обманувших пьяных невежд... Европа должна узнать, увы, всю голую, неприкрытую правду... и я о том постараюсь...»
Седовласый датский посланник, престарелый барон Дернберг, от имени дипломатического корпуса просил разрешения у монарха примкнуть к его свите, «чтобы удостовериться перед лицом вашего народа и перед лицом Европы в законности прав на русский трон нового императора». Но тот поблагодарил, улыбнувшись, и ответил любезным отказом, пытаясь отделаться шуткой: здесь, мол, семейная ссора, это дело домашнее, и Европе лучше не вмешиваться. Иносказательно: «Свои собаки дерутся...» Но он: «Очень тронут, конечно». И тут же дал приказ отвезти дипломатов под надежной охраною в их посольства, домой.
Восставшие войска продолжали держать тот же строй. Почему они медлят? Давно пора переходить в наступление! Ведь многие солдаты из императорских войск к ним переметнутся! Но... Вождя не хватает!..
Начинало смеркаться. Это не на шутку беспокоило Николая: толпа становилась смелее, через забор долетали то и дело булыжники и поленья. Приближенные говорят, что какие-то проходимцы кричали восставшим войскам: «Продержитесь-ка, дескать, до темноты, и тогда мы поможем». Среди измайловцев, как доносили царю, шли уже разговоры о том, чтобы примкнуть к бунтовщикам. Но... не решаются возмутиться при свете, при офицерах.
А снарядов все не было. То тут, то там учащались залпы восставших.
Николай успел уже окружить всю площадь тесным кольцом верных солдат. В Галерной, в глубине, им поставлены павловцы. Сейчас он решил послать дополнительно два эскадрона лейб-гвардии Конного в узкий пролет между Сенатом и Невой, чтобы закрыть Аглинскую набережную. Со стороны Исаакия конногвардейцы с трудом вдвинулись в тесный проход меж каре и Сенатом. Но были встречены ружейным залпом восставших. Несмотря на защиту кирас, два всадника упали на землю. Полковник Велио ранен. Блестящие конники оказались прижатыми к сенатскому зданию. Им кричали моряки и гренадеры: «Ура, конституция!» В ответ они мрачно молчали. Какие-то штатские забрались на крышу Сената и оттуда бросали в Конный полк поленьями и камнями. На крыше образовалась толпа. Конногвардейцы понемногу начали все-таки продвигаться. Снова черные лошади скользили по льду, снова народ гоготал и смеялся над помпезною конницей. И это — полк Сани Плещеева!
И тут Александр Алексеевич увидел его. Под руку с Левушкой Пушкиным, все еще вооруженным обнаженною саблей, он прогуливался перед рядами Гвардейского экипажа, словно на Невском, что-то горячо обсуждая. Саня смеялся, но его звонкого смеха отсюда не было слышно. Трое Плещеевых принялись кричать, махать руками ему, шапками, однако расстояние было слишком большое, а гул народа не прекращался... усиливался! К Сане и Левушке подлетел Кюхельбекер, что-то спросил, что-то сказал и убежал в противоположную сторону.