Никита, не подозревая о новостях Алексея, сразу начал было расспрашивать, верны ли слухи, что Сперанский дал согласие стать после восстания во главе временного верховного правления и остаться на этом посту, пока конституция или революционное правительство не утвердятся. В ответ Алексей рассказал... об аресте Вадковского. Захар и Никита, выслушав его, помрачнели. Значит, тайны Северного общества становятся явными. В предательстве не сомневались. Но когда Алексей сообщил о вооруженном восстании в Петербурге, это их потрясло. Впрочем, при сложившихся обстоятельствах, при затянувшемся междуцарствии, иначе и быть не могло. Оба сожалели, что в решительные, самые горячие дни они оказались в провинции. Решили, подготовив семью, срочно скакать всем троим в Петербург.
Но в тот же день Тагино посетил орловский гражданский губернатор Сонцов, находившийся в многолетних дружеских отношениях с Григорием Ивановичем. Он приехал неузнаваемым — растерянным, перепуганным. В Петербурге творится нечто из ряда вон выходящее. После восстания — сплошные аресты. В первое же утро нового воцарения взяты под стражу главари новораскрытого тайного общества: Рылеев, Щепин-Ростовский, два брата Бестужевых, Петр и Александр, князь Трубецкой, который даже не был на площади во время восстания, Сутгоф, князь Оболенский, однополчанин Алексея Плещеева, через день — Жано Пущин, Николай Бестужев, Глебов, товарищ Сани Плещеева по Благородному пансиону, и много других. У Сонцова есть знакомые и даже родные среди арестованных. Он верить не хочет, что все эти лица были в числе «злоумышленников», как их обзывают сейчас. «Злоумышленники» — точно «воры», «жулики» или «разбойники», почти «налетатели».
Придя в себя и поразмыслив, Алексей отозвал Захара с Никитой, сказал им, что решение ехать сейчас в Петербург, в это пекло, когда все берутся под стражу, смысла уже не имеет — помочь они там не могут, а себя подвергли бы только опасности. Сам он не знает еще, какая судьба постигла письмо Феди Вадковского к Пестелю... Не оно ли причина, первая ниточка для раскрытия заговора? И знает ли Пестель в своем захолустье о новых событиях?.. Надо немедленно в Линцах, где он служит теперь, его навестить. Легкомысленно было не прискакать к нему 13 декабря, тотчас после ареста Вадковского, предупредить о письме, посланном с Шервудом, быть может, предотвратить какую-либо новую провокацию. Захар и Никита одобрили его планы. Сами пока еще не решили, как будут действовать.
Семья Чернышевых в полном смятении от рассказов гражданского губернатора, почти внимания не обратили на намерения Алексиса отбыть, как он сказал, в усадьбу к отцу. Но в день отъезда, когда сани были готовы, прибыл в Тагино жандармский офицер, подполковник Жуковский, однофамилец поэта. Улыбаясь, расшаркиваясь и сочувствуя, оповестил, что имеет предписание из Москвы, от московского генерал-губернатора князя Дмитрия Владимировича Голицына, пригласить к нему для собеседования капитана Гвардейского генерального штаба Никиту Михайловича Муравьева, захватив при этом с собой все бумаги и переписку.
Несмотря на изысканную форму «приглашения», на вежливую предупредительность подполковника, всем стало ясно, что это арест. Никита, успевший после визита орловского губернатора надежно укрыть, а кое-что сжечь из опаснейших документов, предоставил в распоряжение подполковника Жуковского свой кабинет. Тот, понимая, что ничего предосудительного не сможет найти, ограничился чисто формальным осмотром. Но ждать с отъездом не стал.
Никиту спешно собрали. Он оделся. К Елизавете Петровне зашел поцеловать ее руку, сказать, что уезжает по вызову матушки, — от больной скрывали последние вести. Григорий Иванович дрожал, целуя зятя и благословляя его. Захар и Алексей простились c Никитой по-братски: крепко-накрепко обняли его, пожелали не терять бодрости духа и стойкости во всех предстоящих напастях. Но тут разыгралась душераздирающая сцена. Александрин буквально вцепилась в Никиту — никак не хотела его отпускать.
— Я поеду с тобой, я поеду с тобой, — твердила она, — ни за что не расстанусь с моим божеством. Я тебя никуда, никуда, никуда без себя не пущу, не пущу, не пущу... Я оденусь сейчас и сяду с тобою в кибитку. Кто, кто осмелится нас разлучить?.. Я тебя не пущу, не пущу...
Никак не могли ее уговорить освободить мужа из цепко замкнувшихся рук. Прощание продолжалось немыслимо долго. Подполковник Жуковский при подчеркнутой чинности, преувеличенной деликатности начинал проявлять признаки нетерпения.
Наконец Никита, обещав тотчас ей из Москвы написать, а будет надобность, так и вызвать ее, — хотя он полагает, что скоро вернется, — убедил выпустить его из объятий.