Лорер оказался человеком живым, энергичным, веселым, даже оптимистичным, несмотря на скверные обстоятельства. Признался, что Пестель, его начальник и друг, взят под стражу. Известие об арестах Вадковского, Никиты, Захара, которых он знал хорошо, его взбудоражило, но не напугало. Шервуд к Пестелю, конечно, не приезжал. Видимо, письмо и донесение Вадковского перехвачены и они-то и оказались причиной ареста. Но когда Лорер узнал о восстании, а главное — о разгроме его, то ужаснулся. Пришел на некоторое время в растерянное состояние. Неужели все рухнуло?.. Придется завтра же на рассвете скакать к Муравьеву-Апостолу... Быть может, удастся еще что-нибудь предпринять, ибо войска здесь, на юге, к выступлению подготовлены. Необходимо теперь идти походом на Петербург!.. Послать гонцов на Кавказ, просить Ермолова о поддержке. Надо действовать!..
— Что с Русской Правдой? Забрали ее?.. — спросил Алексей.
— Нет, она сожжена. Не ужасайтесь. Сожжена после ареста Пестеля, хотя он и говорил накануне: «Не беспокойтесь, ничего не открою, хотя бы меня в клочки разорвали, спасайте только Русскую Правду». Ее сожгли как улику, как документ страшной, уничтожающей силы.
— Что вы наделали?.. Что вы только наделали?.. Как допустили?.. Русская Правда нам так необходима! Мы все-таки верим в конечную победу восстания. Во главе временного правительства дал согласие встать даже Сперанский!
— Я с вами согласен. И Пестель так полагал. Когда приехал в Тульчин генерал-адъютант Александр Иванович Чернышев, а главное — после приглашения к нему Пестеля, мы поняли, что обратно ему уже не вернуться. Всю ночь вдвоем мы жгли бумаги и письма. Сколько тут ценных, глубочайших философских и тактических мыслей пропало! Русская Правда была отдана нашему верному другу, поручику Воленьке Крюкову, с указанием ее сохранить. Однако, когда арест Пестеля совершился, все мы голову потеряли. В том числе Крюков, конечно. Вот и сожгли. А Крюков куда-то уехал теперь.
— Ах, что вы наделали? — не мог успокоиться Алексей. — Ведь ежели не сейчас, не в этом году, так в последующие нам так нужна будет Русская Правда! Это первенствующий документ, руководящий в целенаправленном ходе революции русской, в ходе истории.
— Вы не поверите, Алексей, сколько повсюду здесь соглядатаев и доносчиков! Должен сознаться, последнее время даже Пестель был в состоянии угнетенности. Боялся разговаривать в хате при открытой трубе в домашней печи, вздрагивал от каждого стука... «Все время, каждую минуту, я ожидаю, что меня идут арестовать. Впрочем, пусть...» Приготовившись к отъезду в Тульчин, взял с собой яд, купленный еще в Лейпциге, чтобы спасти себя в случае пыток. Я проводил его до коляски. Мы обнялись. Вернулся я в комнату. Свечи горели еще... вот как сейчас... Жутко мне стало. Кругом мертвая тишина. Только скрип колес отъехавшего экипажа дрожал еще в воздухе.
В дверь избы постучали. Лорер вздрогнул:
— За мною пришли...
Но нет, это приехали гости из местечка Кирнасовка — подпоручик Николай Заикин вместе с Бобрищевым-Пушкиным. Увидя Алексея, оба смутились, но Лорер их успокоил: Плещеев — тоже член Южного общества, объяснил, почему он в гражданском, а не военном... Заикин с волнением начал рассказывать о петербургских событиях 14 декабря — только что получены новые сообщения из Житомира...
Всю ночь напролет в убогой деревенской избе, при чахлом свете сальной наплывающей свечи, сидели четыре человека, четыре офицера русской армии, патриоты — гадали о предстоящих событиях, о свободе, долгожданной, желанной столь пламенно, а теперь ускользающей, как зыбкий мираж.
Утром Алеша проснулся от мысли: Русская Правда...
Тимофей и хозяйка куда-то ушли.
Вставать не хотелось. В избе — мертвая тишина. Все прахом.
Приходится примириться... Что же еще оставалось?.. Изжить тяжесть утраты, принять, привыкнуть к роковой катастрофе, которая беспощадно отбрасывает назад на десятилетия все наши надежды, и веру в грядущее, и уверенность в победу лучших идей человечества.
Значит, крушение... Как трудно произнести это слово! Не-мыс-ли-мо. Без-воз-врат-ность и безнадежность. Алексей готов был бы пойти на любые жертвы, лишь бы вернуть непоправимое.
Впрочем, все это «шиллеровщина»... До чего Пушкин был прозорлив, когда говорил, что Шиллер уводит от земного в мир отвлеченных, несбыточных идеалов. Самые смелые и умные люди в России тешились упоительным самообманом. Темы стихов мы черпали, подобно Вяземскому, из газет, а в жизни, то есть в политике, в практике, оставались мечтателями, беспочвенными утопистами и... романтиками простодушными. Отсюда, увы, трагическое несоответствие...