— Лорер нам говорил, что вы — член Южного общества. Вы мне поверьте теперь: я тоже член Южного общества. Всей душою стремлюсь я к тому, чтобы сохранить для потомства Русскую Правду.
— Знаю Русскую Правду, — заговорил Мартынов, и опухшее лицо стало почти что красивым из-за какого-то пламени, вдруг вспыхнувшего изнутри. — Русская Правда и верно проникнута глубокою верой. Любовью к отчизне. Пестель ставит эту любовь превыше всего. Любовь к отчизне, он говорил, есть источник всех государственных добродетелей. Она, эта любовь, сильнейшая подпора существования и благоденствия человечества. И этой любовью мы с тобой, Алексей, прониклись в горящей Москве.
Как Мартынов переменился! Его черствость безвозвратно исчезла. Он, несмотря на нестерпимые боли в груди, весь сиял. Признался, что Крюков взаправду привозил ему сверток с надписью «Логарифмы», и объяснил, что это наиважнейшие республиканские документы. Уверял, что у него, у Мартынова, как у больного, они могут лучше чем где-либо пребывать в безопасности. Но дня через два, испугавшись тяжелого состояния Алексея Петровича, когда того и гляди может последовать скоропостижная смерть, Крюков решил взять у него Русскую Правду обратно и отвезти в более надежное место. Приехал из Кирнасовки подпоручик Квартирмейстерской части Заикин. Николай. Не забудьте, не спутайте, ибо брат у него есть Феденька. Мальчик почти. Ради безопасности зашил Николай «Логарифмы» в огромную диванную подушку и увез с собою, в свое глухое село.
Как они там все это спрятали, Мартынов не знает. Не мешало бы проверить надежность, а еще того лучше — захоронить где-нибудь под землею. Пусть знают об этом трое аль четверо, чтобы тот, кто целым останется, мог бы по прошествии времени откопать документы.
— Хорошо, Алексей Петрович, мы это сделаем. Вам большое спасибо...
Гони, Тимофей, гони немедля, гони быстрее в Кирнасовку!
До Кирнасовки было верст сорок пять — пятьдесят. Почтовый путь опять лежал через Тульчин, где Алексею ни за что не хотелось показываться. Пришлось объезжать. К довершению проволочки окончательно разладились сани. К тому же, поправляя полозья, Тимофей крайне серьезно зашиб сразу обе руки. Вожжи взял Алексей. Таким образом, путь до Кирнасовки занял почти двое суток.
Село оказалось еще более глухой, захолустной дырой, чем даже Линцы. После корчмы, перед въездом с почтового тракта на озерную плотину, слева был мостик — поворот проселочной дороги вдоль пруда. С обеих сторон убогие избы, а справа вторая плотина. Бобрищев-Пушкин старший, Николай, квартировал около этой плотины. К нему как раз пришел обедать младший брат Павел. Их сосед Николай Заикин с утра из Кирнасовки отлучился: уехал в Тульчин, якобы за обмундированием, а на самом деле узнать, как там дела. Братья Бобрищевы-Пушкины были встревожены множеством арестов здесь, в их армии южной. Вчера опечатаны бумаги Барятинского, Крюкова, а ночью Лорер задержан, через сутки после посещения Алексея. Да еще из Петербурга вести пришли о взятии под стражу князя Одоевского, Каховского, Александра Муравьева, младшего брата Никиты, Анненкова, даже Михаила Орлова, любимого брата прославившегося теперь «усмирителя» Алексея Орлова.
Алеша прямо спросил, в надежном ли месте укрыта Русская Правда. Братья начали уверять, что она сожжена, но Плещеев припер их к стене и заставил поверить, что сам он больше всего дорожит ее целостью.
— Вы только подумайте, как она может сейчас пригодиться, когда во главе Временного верховного правления дал согласие встать знаменитый законник России — Сперанский. Теперь все наши ждут восстания здесь, на юге, у вас.
— Несмотря на разгром в Петербурге?.. Но как же нам выступать — без северян... Это и планами директории не предусмотрено.
— А вы нешто не верите в силу ваших полков? не верите в настроенность кавказского войска под началом Ермолова?.. Мой отец хорошо его знал. А революционность Бестужева-Рюмина? Сергея Ивановича Муравьева-Апостола с братом?.. Их солдаты боготворят! За ними в огонь и воду пойдут!
Убежденность Алексея Плещеева заразила Бобрищевых-Пушкиных. Загорячились. Стали высказываться — беспорядочно, перебивая друг друга. Младший Бобрищев сказал, что Лорер говорил ему о записке несгибаемого Муравьева-Апостола, присланной сразу после задержания Пестеля: «Общество наше открыто. Если хоть один еще член будет взят, я начинаю военное дело».