— Вы понимаете: он начинает. Муравьев намеревается начинать!
Два Муравьевых и Рюмин мечутся сейчас между городами Житомир, Тульчин, Брусилов, Родомысль и Троянов, скачут то в Любар, то в Бердичев, то в Паволочь или Фастов — взад и вперед. Повсюду готовят войска, а кроме того, заметают следы. За ними гоняется подполковник Густав Иванович Гебель, командир Черниговского полка, со сворой жандармов.
— В Василькове, например, приезд этих жандармов остановил бал городской. Офицеры хотели подполковника Гебеля арестовать, но не успели сколотить солдатский резерв: все нижние чины из-за праздника по городу разбрелись. Тем временем ищейки распотрошили квартиру Сергея Ивановича Муравьева-Апостола. И Гебель немедленно после обыска помчался в Житомир, имея при себе предписание барона Толя о заключении под стражу Муравьевых-Апостолов.
— Нам надо к ним!.. надо к ним поспешать! Коль не на Сенатской, так здесь пламя восстания поддержать. Дух армии укрепить... А вдруг подоспеет еще Ермолов с Кавказа... Дело восстания усложнилось теперь. Тем значительнее становится вопрос о надежном сокрытии Русской Правды, заветной сердцу каждого истинно революционного русского.
Бобрищев-Пушкин младший, Павел, признался, что сейчас она спрятана под половицей в соседнем домике мельника, где он сам квартирует вместе с двумя братьями Заикиными — Николаем и Федором. Сегодня же ночью ее надо вынуть оттуда и зарыть где-нибудь в землю, на глухом пустыре.
Алексей пошел вместе с Павлом Бобрищевым в его домик. Смеркалось. Хата мельника была за углом, поблизости от новой плотины. В окне светился огонек от сальной свечи. Младший братец Заикина, семнадцатилетний Феденька, подпрапорщик, за перегородкой лежа читал при огарке какую-то книгу. В главной комнате на полу около печки мертвым сном спал мельник-старик. Бобрищев-Пушкин пошел за перегородку к Феденьке. «Время позднее, — сказал он ему — спать, милый, пора. Огарок свой береги».
Алексей тем временем сам постелил себе на скамейке мешок, набитый соломой, подушку, — у Тимофея руки болели и даже это было ему не под силу. Он расположился в углу, на полу, на зипуне.
Свеча меркла, чадила. Алексей ее погасил. Лег, не раздеваясь, прикрывшись шинелью. Феденька, наконец, тоже огарок свой погасил и заснул. Было слышно, как он начал легонько посапывать.
Из-за перегородки на цыпочках вышел Бобрищев-Пушкин. При свете фонаря принялся топором поднимать половицу. Потом что-то потянул из подполья.
— Плещеев, — шепнул он, — подите сюда, подсобите.
Сверток был слишком большим. Пришлось приподнимать еще одну половицу. Затрещала какая-то древесина. Феденька спросонья что-то пробормотал.
Вытащив сверток, завернутый в черную клеенку, Бобрищев-Пушкин надел шинель и, захватив с собой Русскую Правду, отправился к брату. Алексей снова прилег на скамейку. Но ни заснуть, ни задремать он не смог. Тишина обступила и словно прилегла рядом с ним на подушку. «Бобрищевы без меня хотят обойтись. Что ж... чем меньше свидетелей...»
Минут через сорок Павел Бобрищев вернулся и на ухо сказал Алексею, что им помощь необходима: он сам выдохся вдрызг, а старший брат его даже лопату держать в руках не умеет. Земля вся промерзла.
Тимофей для подмоги был из-за рук непригоден. Алексей надел шинель. На улице темень, но фонаря ради осторожности не зажигали. Высоко над снежной равниной проносились рваные тучи. Небо было чуть светлее земли. За воротами повернули направо, отойдя от села, свернули снова направо по малоезженой проселочной дороге, выходящей на горку и ведущей в лес. Глаза начали привыкать к темноте. Пройдя еще сажен шестьдесят, чуть выше впереди, увидели огромный черный крест, поставленный на перекрестке двух дорог, на месте, где какой-то ямщик, как говорили крестьяне, зарубил топором седока, здешнего барина, в отместку за притеснение крепостных.
— Стоп! — шепнул Бобрищев-Пушкин. — Видите, налево канава? Идем этой канавой. К ней тянутся межи — одна за другой. Считайте шесть межей, семь, восемь, девять. Довольно.
Тут на бугорке сидел, притулившись, старший брат Бобрищева-Пушкина, Николай. Он поднялся. Вернулся к дороге покараулить на случай, если кто-нибудь вздумает здесь проходить. Но кому и куда тут проходить в такое позднее, темное время?..
Алексей решил переменить место для ямы — отступил две межи, выбрал углубление около межи, самой возвышенной и широкой. Взял заступ, но сменил его сразу на лом: земля в самом деле промерзла и подавалась с трудом. Ломал, рыл грунт упорно и долго. Жарко... Сбросил шинель. Если бы не сноровка в деревенских работах, он, конечно, не справился бы. Останавливался порою, чтоб отдышаться и вытереть пот на лице. Павел Бобрищев предлагал его подменить. Но он только отмахивался.