Оседлывали, взнуздывали лошадей: собиралась погоня за Гебелем, но Сергей Иванович ее остановил: «Пусть его!.. теперь он нам не страшен уже».
Алексей обернулся: по проселочной дороге из Василькова на взмыленной лошади прискакал в Трилесье долгожданный Бестужев-Рюмин, возбужденный, весь раскрасневшийся. До чего же он возмужал за истекшее время, после семеновских дел! Он осмотрелся, все понял.
Сергей Иванович улыбнулся, крепко пожал ему руку.
— Ну что ж, Мишенька?.. Возмущение?.. С нами бог.
Так началось восстание Черниговского полка.
Тимофей достал из баульчика офицерский мундир Алексея, и тот опять превратился в военного. Мало было надежд на победу. Но он не мог, не считал себя вправе уклониться от участия в деле восстания.
Так писал Рылеев, томящийся сейчас в Алексеевском равелине Петропавловской крепости.
КНИГА ПЯТАЯ
«КИНЖАЛ ЛАМБРО КАЧОНИ»
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Никита Муравьев, состоявший под стражей в Москве, получил в заключении письмо от Александрин. Оно было отправлено ею из имения Тагино на второй день после ареста.
ЕГО СИЯТЕЛЬСТВУ МОСКОВСКОМУ ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОРУ СВЕТЛЕЙШЕМУ КНЯЗЮ ДМИТРИЮ ВЛАДИМИРОВИЧУ ГОЛИЦЫНУ С ПОКОРНЕЙШЕЙ ПРОСЬБОЙ ВРУЧИТЬ НИКИТЕ МИХАЙЛОВИЧУ МУРАВЬЕВУ
(по-французски)
Дорогой друг Никита.
Было бы бессмысленно, мой милый, скрывать от тебя то отчаянье, которое я испытала вчера.
...Я была бы счастлива видеть тебя хоть минуту. Мое горе столь велико, что в моем сердце нет других чувств. ...Не знаю, как сможет жить моя мама без писем моего брата Захара — это убьет ее. ...тебя я не упрекаю, ведь счастье страдать за того, кого любишь. Я смотрю на твой портрет в кабинете. ...дети мои, это громадное облегчение для меня, они сейчас со мной. Обо мне не беспокойся — я здорова... Благословляю тебя, дорогой, верный мой друг. А. М.
Дорогая матушка,
я падаю ниц к вашим ногам, охваченный чувством самого искреннего раскаяния. Мои глаза раскрылись поздно, но окончательно. Являясь одним из руководителей несчастного общества, я несу всю ответственность за пролитую кровь и за горе такого огромного количества семей. Что касается вас, то я не принял во внимание ни вашей исключительной и незаслуженной любви ко мне, ни ваших несчастий. Поверьте, угрызения совести будут преследовать меня в течение всей жизни. ...Не откажите мне, матушка, в своем материнском благословении. Тысячу и тысячу раз целую ваши руки, дорогая матушка.
Падаю к вашим ногам, орошая их слезами,
ваш недостойный
Никита Муравьев
29 декабря 1825 г.
Только что мы, дорогой Никита, получили твое письмо, в котором так нуждались. Умоляю тебя именем бога, не предаваться отчаянию, дорогой и нежный друг, успокойся, мой милый. Никита, я заклинаю тебя всей моей нежностью, более сильной, чем когда бы то ни было. Я никогда не желала бы себе другого сына, чем тебя, люблю и ценю тебя бесконечно, разделяю твое горе, и единственная моя забота, это здоровье твое.
...без помощи Создателя нашего, невозможно нам нести бремя креста нашего. Он железный и такой тяжелый, что нет сил никак нести его.
Благословляю тебя всей душой и всей своей нежностью, люблю тебя бесконечно. Твоя мать и твой друг. Е. М. Будь с тобой благодать божия и ангел-хранитель.
Весь Петербург словно окутался траурною мантией. Прекращены все увеселения, балы, маскарады; театры закрыты, музыки нигде не слыхать.
Александр Алексеевич из последних сил держал себя в руках, чтобы только, упаси бог, не показать окружающим, как он взволнован и удручен.