Санечка ходит по острию ножа: вот-вот может сорваться. По два раза на дню обещался сообщать о том, что, дескать, жив и здоров. Но смеяться он перестал. Какое счастье, что Алексея не было в Петербурге, — этот обязательно на Сенатской дров нарубил бы. Впрочем, и на юге сейчас неспокойно. Слухи пришли уже о кровавом восстании в Черниговском полку и в других армейских частях. Об Алексее сначала кузина его Сонечка из Воронежа сообщила — он у них, у Кривцовых. Потом сам оттуда же прислал письмо — редкостный случай; не любит он письма писать, но сейчас понимает: сейчас весточки семье необходимы.
Боже всесильный, сколько горя вокруг!.. Пять племянников — Иваш, Федя и Саша Вадковские, Захар и Никита — взяты под стражу. Казалось, не найти семейства, в котором не было бы близких родных, а также друзей, кто не находился бы на Главной гауптвахте или в крепостном каземате.
Во дворце мрак и торжественная суета. Император сам допрашивает каждого злоумышленника, каждому сам определяет каземат в равелинах Петропавловской крепости. Превратился в шпика, следователя и тюремщика. В трех ипостасях.
Сумрачен, словно демон. Один лишь раз улыбался своими бледными безусыми губами: 20 декабря — на приеме дипломатического корпуса в Зимнем дворце. О-о, государь торопится завязать с ними дружбу! «Что скажет Европа?!» Этот возглас августейшей матушки тревожит всех членов царской фамилии, не давая покоя.
Не только улыбался монарх. Он непрестанно сжимал руку стоявшему рядом с ним графу Лаферронэ, французскому послу. Обращался с любезными фразами и к Лебцельтерну, австрийскому послу, более всего к Странгфорду, аглинскому. Слезы обильно выступали на его бесцветных глазах. А в приватных беседах даже рыдания заглушали голос его.
— Я хочу, чтобы Европа узнала всю истину, — вещал он. — Имена злодеев станут известны всему миру. Мне двадцать девять лет, я воспитан в строю и был всегда только солдатом, потому я не могу поверить, что возможно увлечь и склонить русскую армию к нарушению долга. Но армию обманули: солдаты думали, что они исполняют свой долг. Мятежный дух пустил четыре или пять ложных ростков, внушив нескольким безумцам мечту о возможности революции — где? — в России! Нет, господа, я благодарю господа бога, у нас для этого нет никаких данных.
Он долго, долго еще говорил, бия себя в грудь.
— Я никогда не желал верховной власти, клянусь вам честью. Я молод, неопытен. Поэтому вы поймете жгучую боль, когда я вынужден был пролить русскую кровь в первый же день своего несчастного царствования.
Тут голос императора пресекся, спазма перехватила горло. Французский посол поторопился выразить восхищение мужеством, проявленным им в этот трагический день.
— Всякий, кто носит мундир, — ответил монарх, — не поступил бы иначе. Я вынужден теперь показать пример России, оказать услугу Европе. Решение будет завершено без жалости и без пощады. Верховный суд, За-кон всем зачинщикам изрекут свою кару. Я бу-д‑у не-пре-кло-нен. И ничто не будет утаено.
После приема послов Мария Федоровна перестала с отчаяньем восклицать: «Что скажет Европа?!» Она несколько успокоилась. К тому же ей было известно, что военный министр Татищев получил высочайший секретный указ об учреждении «Тайного комитета для изыскания соучастников возникшего злоумышленного общества».
Каким-то чудом Плещеев, побывав у Екатерины Андреевны Карамзиной, тоже об этом узнал. Узнал также, что среди членов Тайного комитета назначены: действительный тайный советник, князь Александр Николаевич Голицын, Левашов, Бенкендорф, — и содрогнулся. Существуют намерения также ввести в состав барона Дибича и — Александра Ивановича Чернышева!.. Оборони нас, господи, от них от всех и помилуй!..
Более того: уже 17 декабря Комитет начал свои ежедневные заседания в Зимнем дворце до полуночи, даже по воскресеньям.
Карамзиных Плещеев навещал очень часто, но Николая Михайловича видеть не удавалось — после восстания он заболел: простудился на площади, лежал теперь в жару, бредил.
В доме все ходили понурые.
Жуковский тоже был потрясен.
— Не знаю, — говорил он растерянно, — не знаю, что за туман у меня в голове. И в сердце моем. Все взбудоражено.
Жалкий вид был у него, лицо желтое, вздутое, раскосые глаза воспалены, с красными жилками. Появилась небывалая доселе одышка и слабость сверхмерная. С великим трудом поднимался по лестницам второго этажа, хотя было ему всего сорок один. Врачи советовали не откладывая ехать лечиться. На воды.
— Я возненавидел себя в последнее время, — говорил он Плещееву, не скрывая отчаяния. — Рад был бы разбить себе голову.