В прихожей гауптвахты дежурили два смешливых безусых солдатика из Учебного карабинерского полка, без оружия, без амуниции, по-домашнему, — один из них даже на табуретке сидел. В стеклянную дверь видна длинная зала, в недавнем прошлом приемная комната начальника штаба барона Толя.
Посредине — овальный стол, на нем самовар, бутылки вина и закуска. Вокруг сидела группа арестованных офицеров; в сторонке двое перекидывались в карты. Слышался хохот. Когда Плещеев вошел, его встретили возгласами: «Ага, еще появился один!.. Добро пожаловать!.. Что с вашей рукою?.. Садитесь к столу, угощайтесь!.. Вы голодны, вероятно?»
Среди веселой компании оказался даже знакомый — гусарский полковник Федор Федорович Гагарин, брат Веры Федоровны Вяземской, жены князя Петра. Его прозвище было «Адамова голова» — из-за лысого, гладкого черепа и глубоко ввалившихся глаз. Он, всегда эксцентричный, славился как лихой кавалерист, бретер, игрок и, несмотря на далеко не юные годы, проказник.
Начальник надзора Жуковский, бывший с арестованными офицерами на короткой ноге, лишь только вошел, сообщил животрепещущую новость: в нынешнюю ночь в своем каземате покончил с собою полковник Булатов. Он морил себя голодом, отказываясь от самой добротной еды, грыз только ногти и сосал свою кровь; не выдержав, прислонился спиною к углу дверного косяка и отчаянным ударом головы раскроил себе весь череп у затылка.
— Замучили угрызения совести. Не то что Трубецкой, — послышался злой голос кого-то позади. Алексей уже знал, что Булатов, друг юности Рылеева, был назначен как заместитель диктатора, но, неустрашимый в боях, струсил во время восстания: дважды приближался к царю с заряженными пистолетами, однако выстрелить не осмелился, ушел с площади... А через день явился с повинной.
— Петропавловка хоть кого до отчаяния доведет, — сказал кто-то еще. — Вот молоденький мичман Гвардейского экипажа, неустрашимый Дивов, дерзкий во время восстания, теперь в каземате еженощно видит один только сон: как он государя императора закалывает кортиком. И лишь на этом одном — только на сне — строится сейчас все обвинение: значит, дескать, таковы его мысли.
— Откуда им все это известно? — спросил Алексей у Гагарина. — Ведь узники замурованы за крепостными стенами?..
— Х-хэ, — усмехнулся Гагарин и тихонько шепнул: — Все и всё продается. Подарочки, денежки, сласти, винцо для всех соблазнительны, и Жуковский — первый пример. За мзду можете с ним по городу прогуляться, даже кондитерскую, отдельный кабинет посетить, побренчать на клавикордах. Это бывает. А кроме того, в тюрьме помогает новая азбука. Тоже вам не понятно?.. Миша Бестужев выдумал — первый в Европе — азбуку стуков. И перестукивается с утра до вечера с братом, который рядом засажен, — а тот в другую стенку другому соседу стучит. За дверями, в коридоре, не слышно... Вот вам бумажка, на ней записана азбука. Выучите на досуге — пригодится...
В этот день Плещеева к допросу не вызывали.
К полночи доставили из Воронежа кузена его, Сережу Кривцова. Значит, и до него дошла очередность?! Оба были рады, что встретились. Сережу взяли на два дня позже, чем Алексея, но он доехал быстрее. В Воронеже, в губернаторском доме брата, — переполох.
Остаток ночи заключенные провели на диванах, на креслах, некоторые на коврах. Плещеев и Кривцов вели тихую беседу с Гагариным.
— Не сдавайтесь при первых опросах. Не припутывайте к делу других. Иначе ком целый собьете. Всего вернее исконный русский ответ: «Знать не знаю, ведать не ведаю». Он выработан вековым опытом жизни.
Рядом вполголоса беседовали отставной поручик Алексей Алексеевич Тучков, сын генерал-майора, знаменитого по двенадцатому году, с киевлянином Алексеем Капнистом, сыном прославленного драматурга. Тучков рассказывал, как его знакомый священник Петропавловской крепости поведал ему по секрету, будто Бенкендорф навещал в каземате князя Трубецкого. Любезно, долго, настойчиво добивался откровенно все раскрыть о Сперанском, о мере участия его в делах Тайных обществ. «Ваше показание, князь, — говорил Бенкендорф, — Сперанскому не повредит — он крайне необходим сейчас императору в делах государственных. И уж очень известен в Европе. Монарх хочет знать, до какой степени можно ему доверять». По-видимому, Сперанскому готовятся высокие поручения.