— Повторяешь Дидро? — подцепил Долгорукий. — Его Одержимых свободой?
— Неважно. Но был у меня еще более значительный документ. Благовестью... он назывался. И вот о чем там говорилось: российский престол надобно опрокинуть, заменив его республиканским образом управления. А коль не получится, так следует деспотию ограничить введением твердых законов. И непременно при равенстве общем, равенстве всех и каждого.
— Ты имеешь в виду уничтожение крепостничества?
— Да. Уничтожение рабства. И более того. Все сословия, титлы и звания должно уничтожить. Различие состояний...
— Ах, перестань, Александр! — перебил Долгорукий. — Ты в деревне начитался всяческих Благовестей да сочинений Томаса Мора с его химерическим бытием на несуществующем острове Утопия...
— Шесть лет тому назад, — грустно продолжал Александр, — Василий Пассек в ожидании переворота писал «кондиции», в которых ограничивались права самодержца...
— Ты хочешь сказать — писал «конституцию», — перебил Бороздин. — У нас есть конституция. И не одна. Три.
— Три?.. Кто их составил?
— Зубов, Державин, Панин.
Александр засмеялся, и Бороздин чуточку ощетинился.
— Какие могут создать они конституции? — продолжал Александр. — Монархические?.. Аристократические в случае наилучшем. Оговорят права дворян и ограничатся этим. Вчера Вася Плавильщиков мне показывал список конституции Панина. В ней лучшая часть — начало, в коем приведены священные слова давно покойного Фонвизина из его Записки для юного цесаревича, оставшейся втуне... Но мне этого мало.
— Ну, тогда можешь дома сидеть. Мы свои узкие лбы рискуем подставить под пули караулов, охраняющих священную особу, а ты... со своей мудрою философией... хочешь руки сложить? Поезжай обратно в деревню, читай Утопию, Благовесть... и спи безмятежно на мягкой перине.
— Пьер! Милый Пьер! Зачем так жестоко? Зачем так несправедливо?.. Сколько лет ты знаешь меня? Девять? Так неужели...
Дверь чуточку приотворилась. Тихо вошла Анна Ивановна. Испытующе посмотрела на друзей Александра.
— Почему вы в такой темноте? Две свечи. Нагорели к тому же...
— Для настроения духа, — улыбаясь, ответил Николенька. — Пугаем друг друга сказками о вурдалаке, что встает по ночам из могилы и кровь сосет из людей.
— Смотрите, чтоб из-за сказок вас патрули на улице не забрали, несмотря на то, что Пьер — генерал-адъютант. Ведь скоро десять часов.
Офицеры всполошились и начали собираться: в самом деле, после десяти на улицах, по указу царя, появляться право имеют теперь только врачи и повивальные бабки. Прощаясь, Бороздин спросил Александра:
— Итак?
— Завтра встретимся у Талызина, — просто, как будто речь зашла о пирушке, ответил Александр.
— До завтра, стало быть.
Гололедица. Ноги скользят. Снежный мятый ком луны прячется в охапках облаков. Или вдруг очумело обдает все вокруг потоками света, предательски разоблачая лица людей, растянувшихся по плац-параду Марсова поля, совсем недавно называвшегося Царицыным лугом.
Бороздин и Плещеев в первой партии заговорщиков идут вдоль Летнего сада, по берегу Лебяжьей канавки, к Михайловскому мосту, перекинутому через Мойку и ведущему в Третий летний сад. Спереди, немного левей, вырастает по мере их приближения ненавистная громада дворца. Поскорее бы миновать Марсово поле, через мост войти в Третий сад, под защиту деревьев! Тогда можно и переждать, пока подтянутся отстающие.
Большинство сильно на взводе. Падают часто. Всего человек шестьдесят. А сзади солдаты — батальон. Но все это — одна только колонна во главе с братьями Зубовыми. Вон они, братья, вдвоем идут впереди, Платон и Николай, под руку, чтобы не поскользнуться.
Пьера Долгорукого нету: он в другую, вторую партию назначен, ее возглавляет граф Пален. Эта партия должна выступить из казарм и позднее примкнуть. А сейчас их начальник граф Пален в штабе задерживается, отдает по городу последний приказ: должны быть немедленно арестованы — Обольянинов, генерал-прокурор; Котлубицкий, комендант нового дворца; Нарышкин и генерал Кологривов, шеф лейб-гвардии Гусарского полка. А то как бы они не вмешались и не погубили все дело. Аракчеева, слава богу, нет в Петербурге. В этой партии Палена заговорщиков около шестидесяти офицеров и двести солдат-преображенцев. Но солдаты ни в первой партии, ни во второй не знают — куда и зачем их ведут.
— Николенька, ты с гвардейцами разговаривал? Ведь нам предложено во время марша их подготовить.