Через день была избрана «Комиссия для основания разрядов», то есть для решения, к какому разряду надлежит отнести каждого подсудимого, с учетом степени его преступных деяний. Уготавливалось одиннадцать разрядов, помимо злоумышленников особо виновных, зачисляемых вне всякого разряда. Сперанский был в числе членов Разрядной комиссии.
С каждым днем Плещеев чувствовал, что заболевает, и не находил лекарств от болезни. С головой у него что-то случилось — он терял равновесие: его шатало на улицах при мысли об Алексее, при мысли о судьбе заключенных. В эти напряженные дни Плещеев почти ежедневно встречался с Николенькой Бороздиным. Ежедневно бывал в доме у Муравьевых — крепче древней каменной кладки спаяло их горе. Александрин напоминала мраморное изваяние: она ушла в себя, ни с кем не разговаривала. Екатерина Федоровна, недавняя убежденная вольтерьянка, известная безбожница, с утра до вечера молилась, ездила по монастырям, ставила свечки перед чудотворными иконами.
Двадцать восьмого суд собрался для вынесения приговоров.
И Петербург словно вымер. На рынок, в лавки никто не ходил. На Неве лодку для переправы невозможно было сыскать. Куда-то подевались извозчики. Люди ходили по городу только разве из-за крайности дел, с бледными лицами, ни с кем не заговаривая, почти не здороваясь...
Александр Алексеевич съездил навестить Муравьевых. Никто не вышел к нему. Одна лишь Анна Родионовна его приняла. В ее комнате горели лампады и свечи. У аналоя стояла монашка, ночи и дни напролет читала что-то божественное тихим, придавленным голосом. Старуха молилась.
Вечером к Плещееву приехал наконец Николенька Бороздин. В дом вошел как будто другой человек. Даже хромал сильнее обычного: старая рана его разболелась. Ни слова не сказав, сел к столу и выпил залпом стакан коньяка. Долго молчал.
— Плохие дела, Александр. — И опять замолчал. — Не с Алексеем — он не судился, — а с остальными. Очень плохие дела. Пять человек, поставленных «вне разряда», приговорены... — с трудом произнес: — к чет-вер-то-ва-нию.
— Кто?
— Рылеев, Пестель, Сергей Иванович Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин, Каховский. Подожди. Еще не все. К смертной казни отсечением головы приговорен весь первый разряд: тридцать один человек.
Плещеев потерял на мгновение зрение. Еле очухался. Он не спрашивал, кто. Бороздин сам перечислил. Из близких оказались: Федя Вадковский, Никита Муравьев, Ванечка Пущин, Сутгоф, Панов...
— Как голоса распределились?
— По поводу пятерых, внеразрядных, князь Лопухин, председатель, на печатном листе, посланном вкруговую, начертал собственною рукой: «Поступить воинского устава 1716 года. Артикул 19. Четвертовать». То же написал Сперанский, лишь без последнего слова, но это дела не меняет. Лобанов-Ростовский: «Постыдная смертная казнь», то есть повешение. А далее все: Паскевич, граф Хвостов, барон Строганов, Ланжерон, Шишков, Васильчиков, граф Орлов: «Поступить воинского устава, артикул 19».
— Это значит: четвертовать... А что же, святые отцы, пастыри церкви?.. Не заступились?..
— Митрополиты Серафим, Евгений и архиепископ Авраам уклончиво и лицемерно, прячась, как страусы, написали каждый в одинаковой формуле: «Согласен с господином председателем».
— То есть с Лопухиным?! Но ведь это значит четвертовать?! По учению Христа, по закону...
— Ах, перестань, Александр...
— Кто голосовал супротив?..
— Отсутствовали четверо. В их числе граф Михаил Воронцов. Он ни на одном заседании не был. Сказывается больным.
— Весьма благородно. Но все же, Николенька, ты не ответил: кто голосовал супротив?
— Сенатор Мордвинов. Единственный. Я читал обстоятельную записку его. И переписал. Для себя.
По древним российским узаконениям заслуживают смертную казнь. Но, сообразуясь с указами императрицы Елисаветы 1753‑го апреля 29 — 1754‑го годов сентября 30‑го, а также с наказом Павла 1799 г. апреля 20‑го, я полагаю: лишить чинов и дворянского достоинства и, положив голову на плаху, сослать в каторжную работу.
Н. Мордвинов
Дрожащим старческим почерком нацарапана эта записка. Я видел, как ее Мордвинов писал. Слезы текли у него по щекам. Я тоже плакал, читая ее.
— Ну, а ты, Николенька, за что ты подал свой голос?
Бороздин не ответил. Налил себе еще стакан коньяка, глотнул разок и оставил.