— Тс-с!... Тихонько! — остановил Иван Андреевич Плещеева. — Мимо идет министр народного затмения, президент Академии. Ты поклонись, а я притворюсь, будто сплю.
Семидесятилетний, убеленный сединами, маститый сенатор, некогда адмирал, ныне член Государственного совета Шишков, опираясь на палку, шествовал по Летнему саду в компании чиновников министерства и вновь учрежденного Цензурного комитета. Блудов его поддерживал под руку. Затхлостью древнего сундука повеяло от этих подьячих, молью подъеденных.
— Ишь ты, этот новый цензурный устав сочиняет, — заворчал Крылов, когда они мимо прошли. — Устав-то чугунный. Запрещается печатание книг по геологии, философии и политике, запрещаются рассуждения о божестве. Оберегают читателей от заразы лжемудрыми умствованиями, от пухлой гордости, пагубного самолюбия, от веротленных мечтаний. Сам Шишков этими заумными словами и пишет и говорит.
— Ну, экс-адмирал всячески опасается, чтобы вольнодумцы «Отче наш» не перетолковали якобинским наречием.
— Тьфу!.. Какая мразь живет теперь в Петербурге! Лучших-то людей выгнали, выслали, не на ком и глазам отдохнуть. Я вот басенку хочу написать. Приятель мой бреется, дескать, около зеркала и морду свою кисло морщит — вкривь-вкось. Слезы текут. Ясно — страдает. Что за притча? Гляжу — ба! бритва тупая. А он, изволишь ли видеть, острою бритвой боится порезаться. Хе-хе, говорю, ты бритвою тупой скорее изрежешься, а острою обреешься чище и лучше. Вот и вся басенка. Приблизили к трону одних дураков и тупиц. А тех, кто с умом да поострей, — тех боятся. — Крылов помолчал. — И подлецов тоже приблизили. Бог с ними. Даже говорить об этом не хочется.
Пожевав губами, спросил Плещеева о его сыновьях. Опять пожевал.
— Ты вот что своему Сане скажи. Пусть заходит на дом ко мне. Он знает, я в Публичной библиотеке служу. Чтобы далеко не ходить и не ездить, там же и квартирую. Лень мне ноги свои передвигать по панелям захоженным. Есть у меня бритва для Сани. С бирюзовою рукояткой. Клинок из старинной стали дамасской. Загнутый круто тычок, острый, как жало. Золотая насечка. На плюсне какое-то арабское изречение.
— Иван Андреевич! Это — не мой ли кинжал? Очень похоже. Санечка, меня не спросясь, тринадцатого декабря, накануне восстания, его Каховскому покойному передал.
— Не знаю, кто что кому когда передал. Не знаю и знать не хочу. Барон Штейнгель, ныне в Свартгольмскую крепость на Аландских островах заключенный, после восстания поутру откуда-то получил сей кинжал и Федору Глинке вручил, дабы он сыну твоему его переслал. А Федор о том меня попросил. Да вот мне все не с руки — недосуг куда-то в Коломну к тебе посылать. Говорю, — лень меня одолела...
— Когда-то Ламбро Качони, греческий партизан, воевавший за независимость родины, подарил мне этот кинжал... Я очень им дорожил.
— Ну, так пришли ко мне Саню. Коли не тебе, так ему, а может, сынку его или внуку сей кинжал пригодится. Пришли его, Александр. Будь здоров.
18 апреля 1966.
6 сентября 1971
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
ПИСЬМО АЛЕКСАНДРА АЛЕКСЕЕВИЧА ПЛЕЩЕЕВА К АЛЕКСЕЮ НИКОЛАЕВИЧУ ПЛЕЩЕЕВУ
В Москву, на Плющихе, дом № 20
2 февраля, 1862 г.
Село Знаменское
Милостивый государь мой Алексей Николаевич!
Года три, а может, четыре назад, в Петербурге, во время нашего мимолетного знакомства в редакции «Современника», у Добролюбова, Вы изволили полюбопытствовать, не состоим ли мы с Вами в каком-либо, хотя бы отдаленном, родстве. Меня самого давно занимал сей вопрос, и тогда я предпринял розыски в родословных и в книгах Герольдии. Но болезни и преклонный мой возраст — в прошедшем июле мне исполнилось восемьдесят четыре — прервали сии изучения. Твердо знаю, что оба мы имеем одного отдаленного предка: в 1335 году ко двору московского князя прибыл черниговский боярин Федор Бяконт с двумя сыновьями. Старший сын — достославный Елевферий, в пострижении Алексий, митрополит Московский, управлял княжеством Московским долгие годы при малолетнем князе Дмитрии Ивановиче, прозванном Донским, и был впоследствии причислен церковью к лику святых. Младший сын Бяконта — Александр, нареченный народом за плечистость Плещеем, вот он-то и есть родоначальник нашей фамилии. От него осталось большое потомство, а погодя образовалось великое множество линий. Известны Плещеевы, а также Плещеевы-Мешковы, Плещеевы-Очины, Плещеевы-Колодкины и другие.