Ох, Болховское народное училище надобно навестить, — как-никак Плещеев почетным попечителем выбран на дворянском собрании. Хоть и без жалования, но зато все-таки числится на государственной службе... Но там — нищета. Классы — две комнаты — зимою не топлены, у думы дров не допросишься.
А в Орле?.. Главное народное училище многим ли лучше?.. Те же учителя сюда наезжают... Зато тут мальчики на глазах.
Спасибо, Гринев, бывший старший учитель белёвский, частенько Чернь посещает, проверяет занятия. Но главное — существеннейше помог наладить обучение дворовых парней по новой системе Ланкастера. О да, эти занятия тут, в Черни́, — гордость Плещеева. Спасибо, Вася Плавильщиков надоумил его. Кто бы мог заподозрить, что взаимное обучение даст такие плоды?.. Конечно, тут много значит, что крепостные ребята подобрались толковые, да попервоначалу Тимофей к их уму-разуму воззвал своими, «дворовыми» средствами. А теперь эта ватага в красных косоворотках — наипервейшее утешение.
— Месье Визар, на минутку! — Плещеев подозвал гувернера, проходившего мимо. — Почему вы полагаете, что Лёлик на два года старше, чем мы это знаем, мы, то есть родители?
— У-у, — месье Визар был крайне удивлен вопросом Плещеева, — мне... то есть... я хотел тем самым заставить Лёлика учиться прилежнее. Поэтому я и сослался на то, что он старше тех лет, которые...
— Чья это выдумка?
— Все ваши родные так полагают. — Месье Визар продолжал смотреть на собеседника наивным взглядом чистых, ясных глаз.
— А кто, кто именно вам об этом сказал?..
— Кто?.. У-у, если бы вспомнить... Ах, да, первоначально в Москве... Первая, кто о том мне говорила, была племянница камер-фрейлины Анны Степановны, графиня Екатерина Петровна Растопчина, также племянница матушки вашей...
— Катрин?.. Катрин ошибается. При рождении Алексея она была в Петербурге. А мы много лет безвыездно проживаем в деревне. Благодарю вас, месье. Простите, что я вас задержал таким пустяком.
Значит, Катрин!..
Снова Катрин встает на пути. И-е-зу-и-ты!.. Связи Катрин с иезуитами за последнее время еще более укрепились, хотя деятельность их запрятана в тайнике, ибо откровенно-бесцеремонное властвование иезуитов в России, теперь, слава богу, после воцарения Александра, обуздано стараниями Александра Тургенева. Но... иезуитам уже не впервые скрываться в подполье и там, укрепляя секретные связи и нерушимое единение, ждать благо-при-ят-ных вре-мен, когда сокровенный союз получит возможности снова стать явным и восторжествовать во всех государствах.
Да, теперь уже не остается сомнений, Визар — иезуит. Кто знает, нет ли других, тайных иезуитов в России? Нету ли тех, кто подсмотрел и стережет Александра Плещеева, воспитанника пансиона и злейшего врага аббата Николь?.. Ох, как надобно быть начеку!.. Вспоминался арест по дикому обвинению иезуитов в нелепой краже ценных книг в Публичной библиотеке...
Но это что еще?.. Какой-то допотопный рыдван въезжает во двор. Цуг тянет пропыленную колымагу. Словно из середины прошлого века, из пятидесятых годов, она появилась. В этаком дормезе графиня Анна Родионовна Чернышева длительные паломничества свои совершала. Тот экипаж ее был памятен Александру. На дверцах — герб, полустертый, пылью запорошенный. Да ведь это герб Чернышевых! Уж не сама ли графинюшка в дорогу поднялась из-за бурного наступления Бонапарта?
Из кузова начал вылезать некий допотопный старичоночек с палкой. Осмотрелся, щурясь от солнца, и заковылял к крыльцу.
— Направить к вам, ваше благородие, сей экипаж изволили статс-дама, фельдмаршальша графиня Анна Родионовна. — Закашлялся старичишечка... — Так вот‑с письма графинюшка прислать не соблаговолили да на словах мне приказание отдали. Передать, что-де просят, извините, велят... да‑с, велят‑с Александру Алексеевичу самому в сем ее экипаже пожаловать к ней‑с.
— Куда?!.. В Чечерск?.. К Могилеву?..
— Ну, не в Чечерск, а в поместье ее.
— Да ведь туда верст пятьсот!
— Менее. Добрым цугом за двое суток доедем.
— Но там, в округе, вся главная заваруха. Ружейные пули небось залетают.
— Ни-ни!.. Не беспокойтесь, ваше высокоблагородие, катавасия миновала. Все войска, и наши, и басурманские, окольными путями прошли мимо нас, теперь они вкруг Смоленска все собираются, там ожидают сражения. Графинюшка-то разнедужилась, ноги ей отказали служить. А другие-то все вокруг разбежались, кто туда, кто сюда. Граф Булгари, управитель имений ее, первый дал стрекача. Только бабы да увечные с нею, хоть пруд ими пруди. А мужики да ребята, те, кто ружье али тесак можут поднять, — кто сам партизанить ушел, а кого графинюшка выгнала. Воевать. Ух, и ненавидит же она Бонапарта! А ныне со дня на день собирается очи смежить, вот и пожелала с кем из родственников на веки вечные распроститься. Да только вот, окромя вас, ни на кого она не надеется — один, дескать, он, цыганенок, отважится ко мне сюда прискакать. Да и живет поближе, чем остальные. Он бедовый. И шустрый.