Вдруг Анюта неожиданно приняла сторону сына. Она поняла, что в этот момент Лёлику нельзя было перечить — такова уж натура его, — он сейчас «закусил удила», и ссора может закончиться двухмесячным демонстративным отказом от малейшего послушания — люди с подобным характером в тюрьмах голодовками протест объявляют. Она просила лишь чуточку подождать, пока ему соберут смену белья, теплую одежду, подушку и одеяла.
Тронулись. Плещеев сердился: он был все-таки недоволен поведением сына. Долго ни с кем не разговаривал. Алябьев отвлек его мысли, затронув самую чувствительную тему в беседе, — заговорил о его музыке, о былых занятиях с Фоминым, о комической опере на текст Капниста Клорида и Милон... Вместе писали... два композитора...
Незаметно доехали до Карачева. Как-никак верст шестьдесят уже отмахали.
В селах древняя пушка вызывала у населения приступы дикого любопытства. Толпы бежали за ней, мальчишки свистели и улюлюкали. В заднее окошко дормеза можно было увидеть и пушку и зевак.
Но что там такое?.. Кто это на лафете пристроился, рядом с заслуженным бомбардиром Феогностом Зосимовым? Мальчонка какой-то. Из деревенских?.. Ногами болтает. Чернявый. Стой‑й!.. Сто-ой‑й!!! Плещеев выскочил из кареты, подбежал к своей пушке. Ну да, так и следовало ожидать. Алексанечка! самый послушный! самый покладистый!
Александр Алексеевич в гневе набросился на Феогноста, но тот был искренне удивлен. Ясно: ветхий солдат сам пал жертвой мистификации. Оказывается, Алексанечка догнал кортеж на крутом подъеме, при замедлении, объяснил Феогносту, что, дескать, опоздал перед отъездом сесть в колымагу и теперь боится гнева родительского. Поэтому и просит его на пушке довезти до первой длительной остановки.
Плещеев метал громы и молнии. Как теперь быть? Всем возвращаться обратно?.. Нелепость. Отправить в наказание Алексанечку одного на встречной подводе?.. Беспокойством за него вся поездка будет испорчена. Отрядить его с верховым? Вдвоем на седле не уместятся. Алексанечке все-таки девять. Значит, двух лошадей и одного верхового лишаться. Тимофея тоже не хочется отпускать. Не-ет! Лучше доехать до Брянска, там найти какого-нибудь знакомого дворянина и препоручить ему этого чумазлайку немытого. Ишь как пропылился! Только глазенки сверкают. Весь дормез теперь перепачкает.
— Тимофей! Выколоти пыль из этого остолопа. Да и дурь. И проследи, чтобы в первой луже умылся. Сам, сам пусть умывается. Но как следует!.. Ну и срамной же вид у него!
Злой ехал Александр Алексеевич. До чего распустились его сыновья!
Алябьев пытался было наладить разговор, но увы, на этот раз безуспешно. Сынок Алексанечка сидел на передней скамейке с виноватым, пришибленным видом. Часто-часто моргал, отчего зрачки его сверкали особенно черно — как уголь. Ф‑фу!.. срамота!
— А ты, мой друг месье Александрушка, не подумал, как матушка будет тревожиться, когда обнаружит, что тебя нету в Черни́?
— Подумал, — серьезно ответил мальчуган и, поморгав, пояснил: — В два часа десять минут Гришутка вручит ей письмо за пятью сургучами. Мы все сговорились Наполеона убить...
Тут на одном из ухабов дормез покачнулся, пассажиры дрогнули, даже подпрыгнули, еле удержав равновесие. Лежавший в углу на передней скамейке узел с подушками, покрытый попоной, упал. А на диване, свернувшись калачиком, мирно спал, убаюканный покачиванием экипажа на рессорных ремнях, — Петута. Толстенькие губы его были слегка приоткрыты. Из-за толчка он проснулся, долго соображал, где находится, и быстро вскочил.
Александр Алексеевич потерял дар слова. Алябьев смеялся.
Подъезжали к Чечерску.
Город Чечерск и вся прилегающая местность вокруг на восемьдесят четыре тысячи десятин, по существу, нечто вроде старинного аглинского графства, — вотчина покойного фельдмаршала Захара Григорьевича Чернышева. Она была преобразована им как фамильный майорат, конфирмованный правительством. Такой майорат не подлежал ни дроблению, ни продаже, ни секвестру, а только лишь наследованию из колена в колено старшим членом семьи мужского рода. Поэтому хозяином майората сейчас числился, пока лишь номинально, Григорий Иванович Чернышев. А на самом деле пожизненным владельцем его была вдова фельдмаршала Анна Родионовна с формальным наименованием «арендатора». Пять тысяч душ крепостных, заводы поташные, кирпичные, винокуренные, стеклянные, мельницы, лесопильни — грандиозное хозяйство с бесчисленными доходами принадлежало ей. И ею самой управлялось.
По дороге везде виднелись следы деятельности фельдмаршала графа Захара Григорьевича, первого наместника края. Ему был и Чечерск со всею округой подарен. Дороги в полном порядке и обсажены с обеих сторон парными рядами берез. В городе выделялся костел, построенный по проекту Растрелли, четырехэтажная ратуша и три церкви, — одна заложена императрицей Екатериной во время пребывания в 1787 году в гостях у Анны Родионовны.