Наутро принес другу страничку мелко-мелко исписанного черновика — это было воспоминание о Ветре, погрузившемся в бурные воды Двины около Риги вслед за хозяином. Жуковский хорошо помнил рассказ очевидцев, как Ветер бросился в реку вслед за уходящей шхуной с Плещеевым на борту и как Александр с корабля тоже бросился в холодную воду, чтобы не дать погибнуть коню.
«Нет, не разрушается ничто, — думал Плещеев, читая эти стихи. — Ничто не пропадает. Ничто не может погибнуть, исчезнуть из жизни... Помнится, будучи мальчиком, грезил Жуковский: длинный след... светлый, сияющий след оставляет лебедь на поверхности озера после себя. Так и жизнь человека».
Через тридцать два года Жуковский запечатлел память о Ветре в Сказке о Иване Царевиче...
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Тимофею к Москве приходилось пробираться с громадным трудом — вся дорога запружена. Возки, телеги, кареты, фуры, фургоны, верховые и пешие беженцы двигались навстречу сплошным единым потоком, сметавшим все на пути. Все колокольчики и бубенцы были отвязаны, разумеется.
По сторонам дорог заброшенные, обворованные огороды, развороченные плетни, палисадники, заваленные мусором, негодною брошенной дрянью, и — поля, поля, опустошенные, беспризорные, выжженные, чтобы ничего не осталось врагу... Когда Тимофей смотрел на эти поля, на эту оскорбленную русскую землю, ему становилось до того ее жалко и так хотелось ее приласкать, злополучную, обнищавшую, погладить ладонью ее придорожную растоптанную травку, упиться слезами и болью бедующей русской многострадальной земли и нести, нести в себе эти слезы и боль, пока не превратятся они в мощную, кипящую ненависть.
Он почел за благоразумие продать одноколку и лошадь. Его обступила толпа, все кричали, перебивали покупку один у другого. Он отдал почти задаром коня и повозку какой-то бедной женщине с двумя изнуренными детьми.
Застава Москвы не охранялась. Запоздавшие воинские части маршировали по направлению к Перервинской дороге. Солдаты шагали молчаливые, мрачные. Главные силы в это время уходили по Рязанскому тракту.
В предместьях избы, дома и домишки, покинутые, заколоченные или, наоборот, раскрытые настежь, со снятыми дверями и оконными рамами, напоминали погосты, на которых давно уже никого не хоронят.
Москва была брошена. Повсюду полное запустение и беспорядок. Добравшись наконец до Каменного моста, прошел в переулок меж Знаменкой и Волхонкой, к дому Вяземских, близ двора Колымажного, куда Плещеев наказывал ему зайти в поисках Жуковского. Дом был заперт и заколочен. В дворницкой Тимофей увидел сидящего за столом... Алешу Плещеева, грязного, пропыленного. Что за чудо?.. Как попал он в Москву?..
Лёлик признался, что он убежал. Лишь только экипаж с его братьями под начальством Визара достиг главного тракта и местечка Фатьяново, Лёлик нарочно поссорился с Алексашенькой, нашумел и вслед за тем нагрубил гувернеру. Тот рассердился и пригрозил высадить его из коляски.
— Пожалуйста. Буду счастлив избавиться от вашего общества. — И выпрыгнул из экипажа.
Отпрягли одного из коней, оседлали, Алеша сел на лошадь, умчался. Визар сделал вид, что спокоен: отец всегда поощрял одиночные выезды сыновей — пусть привыкают. А в Фатьянове Лёлику и прежде не раз приходилось бывать одному. Гувернеру в голову не взбрело, что он повернет не домой, а по направлению к Туле и — тем более даже в Москву.
— Значит, ты, Лёлька, без спроса из дома улепетнул? — Тимофей рассердился. — И в Москву? Что ж ты молчишь?.. Так за баловство твое вот тебе мое холопское слово! — И Тимофей схватил его за вихры, начал крепко, с силою тормошить голову и вправо, и влево, и вниз, и назад, и вперед. Больно. Но Лёлик, стиснув зубы, молчал: Тимофей был, в сущности, прав. Потом мажордом принялся лупить мальчика по заднему месту. Очень больно, очень и очень. Тимофей перестал хлестать лишь после того, как отбил себе руку.
— Ну, что мне делать с тобой? Домой переправлять? А на чем? С кем?.. Самому мне с тобой уходить?.. Пешком ты не дойдешь. — Выдержал долгую паузу. — Ладно. Навестим Карамзиных и, коль они еще не уехали, может, там какую лошадку добудем.
До Новой Басманной было весьма далеко! Ничего не поделаешь.
Но дом, где квартировал Карамзин, рядом с полицейскою частью и пожарною каланчой, был также наглухо заколочен. Однако то ли дворник, то ли, может быть, управляющий оказался на редкость смышленым, знал всех друзей и родичей Карамзина, знал их судьбу и рассказал, что во время Бородинского боя князь Вяземский и два каких-то солдата вынесли из огня истекавшего кровью офицера и на плаще доставили с великим трудом в госпиталь полевой. Там они встретились с раненым Багратионом. Милорадович князя Петра за отличие представил к чину капитана и ордену Владимира.