В наступившей тишине защелкали, затараторили выстрелы горожан с верхушек Троицкой башни. Эскадрон повернул и ускакал на противоположную сторону площади, к храму Николы в Сапожке и к соседнему с ним кабаку по направлению к Воздвиженке.
— Ага! отступили французишки! — И отряд москвичей начал с остервенением всаживать пули в кавалерию неприятеля.
— Пушки, пушки везут! — раздались встревоженные голоса на бойницах. С Воздвиженки на площадь выехала артиллерия.
У кабака Сапожок на огромном статном коне вырос в петушином наряде всадник — в зеленом колете, брусничных штанах, синих чулках, в коротких сапогах с золотыми громадными шпорами.
Кто-то рядом сказал: «Да это, видать, их начальник, маршал Мюрат».
Два орудия были придвинуты вплотную к Кутафьей башне. Два залпа — один вслед за другим — на щепы разнесли резные створы Троицких ворот. Но защитники все-таки продолжали стрелять.
Петушиный всадник отдал команду, и эскадрон французских улан полным карьером с тесаками наголо пронесся по Троицкому мосту в зияющий проем ворот. Следом — гусары; за ними лавиной рванулась пехота. Что значил для них жалкий обстрел со стены? Теперь уже в самом Кремле внизу началось побоище горожан, спрятавшихся за арсенальною баррикадой... Лёлик был в ужасе: убитых он видел впервые. Уланы, гусары палашами наотмашь побивали толпу, выгоняя ее из-за баррикады. Боже мой! сколько крови! сколько крови в Кремле!
Защитники на Троицкой башне бросили ружья и побежали вправо и влево вдоль стены, мимо бойниц, по площадкам, по направлению к башням — Арсенальной, Комендантской, Собакиной... Снизу по лестнице уже поднимались французы.
Кто-то потянул Лёлика за рукав. Это был инок. В рясе. Тимофея он тоже молча манил в какую-то скважину за угловым изгибом Троицкой башни. Там затаились до позднего вечера. В темноте стали переходить по верху стен, мимо бойниц на Комендантскую башню, глухую, без выхода в город. Спустились. В Кремле то и дело им попадались трупы изрубленных и застреленных горожан. Впервые довелось присутствовать Лёлику при великом таинстве смерти. Оно потрясало его. Тимофей потрепал мальчика по плечу: «Привыкай, барчок, привыкай... сам избрал такой путь. То ли придется нам с тобой еще повстречать?.. Бедствие русской земли...» И тут Лёлик увидел, как в небе занялось зарево далеких пожаров.
А в Кремле полыхали костры бивуаков: солдаты, собравшись вокруг, пировали победу...
Тимофея и Лёлика вел то ли послушник, то ли чернец из Чудова монастыря — сторонкой, вдоль самой стены. Войдя в Тайницкую башню, юный инок достал из кармана трут, несколько тоненьких церковных свечей и выбил огонь. Долго водил то вправо, то влево, спускался по лестницам. Отпирал какие-то большие замки и засовы — он приволок из монастыря связку ключей. Наконец, тяжело заскрипев на ржавых петлях, раскрылась последняя дверь. Повеяло прохладой от речки, протекающей рядом, чуть ниже. Стали пробираться налево, вдоль набережной, — по направлению к Красной площади. Неужели свобода?..
«Коль славен наш господь в Сионе», — мерно и невозмутимо вызванивали Спасские куранты старую-престарую, затверженную Лёликом с детства мелодию.
На горизонте, как фейерверк, полыхали огненные языки вперемешку с лохмотьями траурного, черного флёра. Гневным протестом вздымались в небо могучие столбы дыма и копоти. В Москве разгорался пожар.
«Это был огненный океан! — так впоследствии рассказывал о пожаре Москвы на острове Святая Елена доктору Барри Эдварду О’Меара умирающий Наполеон. — Казалось, само небо и тучи пылали. Жестокий порывистый ветер раздувал огонь, подобно волнам в разъяренном море. Глыбы багрового крутящегося пламени, дыма, словно гигантские морские валы, внезапно взлетали к зажженному, горящему небу и вдруг падали вниз, в пылающий океан. О! это было величественнейшее и самое устрашающее зрелище, когда-либо виданное человечеством!..»
Это «устрашающее зрелище» и заставило Наполеона бежать из Кремля: его дворец загорелся. Выбравшись из него тем же потаенным, замурованным коридором под отводною стрельницей в Тайницкой башне с ее тайником-колодцем, он задумал проникнуть через Пресню, Ваганьково кладбище и пустырь у речки Ходынки — в загородный Петровский дворец.
В огненном лабиринте близ Поварской в этот час пробирались Тимофей, Лёлик и с ними Сергей, послушник из Академии Чудова монастыря, оставшийся вместе с новыми товарищами и теперь распростившийся с рясой; они бродили в поисках пищи по кривым переулкам горевшего Арбата.
Какой-то бежавший в панике мещанин прокричал, чтобы они свернули по Большой Молчановке влево от церкви Николы, что на курьих ножках, никак не подаваясь в сторону Трубниковского: на углу Борисоглебского и Собачьей площадки заложен склад пороха, который вот-вот взорвется. Они ринулись прочь от Молчановки по направлению площади, еле пробиваясь сквозь дым, хлопья горящего пепла и копоть.