...А ты, милый Друг, пиши и пиши все с одной целью, тогда от цели родится надежда, от надежды бодрость,
от бодрости вдохновение,
от вдохновения довольность самим собою,
от довольности веселость,
от веселости надежда,
от надежды бодрость...
и опять то же кругом. —
У меня родилась давно уже к тебе дружба, и она ни во что не обратится, все будет дружба да дружба, разве только с тою разницею, что из маленькой девочки сделается она бабища Дружбища.
Когда Плещеев писал это веселое и легкомысленное письмо, душевное состояние его было далеко не веселое и не легкомысленное. Но во что бы то ни стало он хотел подбодрить, поддержать дух своего друга. При нежной, легко ранимой натуре Базиля грохот пушек, снарядов, кровь, ранения, трупы должны угнетающе действовать на него. Опять и опять, несмотря на запрещение друга, Плещеев звал его в отпуск, хотя ни минуты не верил в возможность приезда. Подумать только: из армии сюда, в Чернь, — всего сутки пути.
Хотя здесь тоже не весело. Вся Орловщина объята тревогой: близость фронта, склонность Кутузова к непрестанному отступлению сказывались на состоянии духа обитателей и Черни́ и Муратова.
Сейчас Яков, служитель Жуковского, в людской дожидается писем. Завтра из Муратова в Калугу теплые вещи везет, и Анна Ивановна гостинцы готовит. Ох, этот Яков, вислоухая рохля... Не растерял бы половину добра по пути! Будь вместо него Тимофей, тот бы...
И вдруг опять подступило остро щемящее опасение за судьбу старшего сына; оно усугублялось еще необходимостью скрывать свой страх от Анны Ивановны, и без того потерявшей сон, аппетит, похудевшей, даже постаревшей за последнее время.
На сердце закипела слепая досада, ярый гнев на Тимошку, — идовень! Сам небось в авантюрах военных погряз. Знаем его. И Лёлик... аферами из рыцарских иллюзорных романов до сих пор не насытился. Дурак дураком, а пора поумнеть. Ох, и ждет их обоих вздрючка, дай только вернуться... Если вернутся... Выпорю. Вы-по-рю!
Тут еще слухи доходят, что армия готовится чуть ли не к мятежу из-за бездействия главнокомандующего. Барклай де Толли не желает быть под командой Кутузова и, как говорят, подал в отставку; Беннигсен, наоборот, сам домогается назначения на должность командующего армией. А Кутузов с полным равнодушием взирает на все. Окопался около Тарутина лагерем, уклоняется от всякого боя... Вот подымется Наполеон всем своим войском, подомнет под себя Тарутинский лагерь да двинет рать к южным, хлебным местам — так ни от Черни́, ни от Знаменского, ни от Муратова пушинки и той не останется... Не подняться ли всею семьей да перебраться на юг?..
А Лёлик?! Вдруг он вернется и вместо Черни́ увидит развалины?..
Так в непрестанной тревоге шли дни и недели.
Но как-то раз под вечер странное зрелище ошеломило обитателей села и усадьбы. Еще издали зазвенели какие-то убогие бубенцы... К барскому дому подъезжала телега. Тощей лошадкою правил громоздкий, бородатый монах в клобуке и даже с мафорием; на полке, свесив ноги, сидели два инока в высоких скуфейках. Самый маленький соскочил и, задрав полы дрянной, драной рясёнки, серой от пыли, побежал к террасе, навстречу Плещееву. Тот не верил глазам — это же Лёлик!.. Ну просто гора с плеч свалилась. Боже ты мой! Счастье какое!
— Но это что еще за маскарад?.. Откуда у тебя такая хламида?
— В Чудовом монастыре раздобыли.
— Час от часу не легче. Мощи нашего предка митрополита Але́ксия ограбил?
— Нет, достали честным путем.
Хотя Плещеев был несказанно рад, счастлив, ну просто ликовал оттого, что видит сына живым и даже здоровым, он старался все-таки показать себя строгим, рассерженным — за своевольство! Начались объяснения. Лёлик вкратце кое-что рассказал. Монастырские рясы надели, чтобы обезопасить себя в дороге от нападений и посягательств на лошадь. Тот, длинноногий — всамделишный бывший послушник, воспитанник Греко-латинской академии в Чудовом. А брюхатый — вольноотпущенный Памфалон, пекарь, послан Тимофеем ради надзора. А где Тимофей?.. В Москве остался, в горячке.
Тогда Плещеев в негодовании накинулся на Алешу: как он посмел бросить верного слугу, да к тому же больным? Одного? Где его нравственные обязательства к человеку? и к другу? да разве ему не известно, что Тимошка — золото, не человек?.. А как он предан семейству Плещеевых и как его в доме боготворят?.. Завтра Лёлик вернется обратно в Москву, под конвоем, конечно, — чтобы свою вину непростительную искупить и Тимофея Федоровича домой в целости привезти.