— Обожжешься. Но сдается — твоя матушка все же права: эта звездоносная тишина и впрямь с чародейством в содружестве. Она заколдована. Верно, Анюта?
— Нет, мой друг, она очарована... Смотри, меж сквозистых серебряных облаков звёздушки на землю вот-вот золотою пылью посыплются. И пыль зазвенит, разбиваясь на множество брызг...
— Да, зазвенит... зримою музыкой...
— Слышите, батюшка?.. а ведь и взаправду звёздки вызванивают...
И верно, из бездонной отдаленности высей долетало еле уловимое мелодичное, хрустальное бряканье, а затем хрупкие звоны. Трепетание воздуха гармонично сливалось с призрачными струйками звуков. Сквозистые отклики этой песни были подобными переливам воды в петергофских фонтанах.
Мир мнимой музыки сфер — выступал, приближался... До чего ж фантастический вечер!
Но вот уже ясно доносится перекличка музыкальных звучаний с дуновениями света. Однако не в небе, а словно из-за горизонта.
Со зримыми переплесками звезд перезванивались... бубенцы!.. Или это только мерещится?.. Встряхивались, захлебываясь, балабончики. И вдруг пронзил темноту четкий зов колокольчиков.
— Батюшка, мне кажется... не Жуковский ли это к нам едет?..
— Дичь. Дребедень. Он не раз сообщал, что возвращение сейчас невозможно.
— Но ведь Жуковский — поэт!.. звездослов...
Затейливые, неугомонные перезвоны ближе и ближе... Можно теперь различить первый голос запевки: бронзовый тембр толстостенного колокольца с раструбом и язычком. Ему вторили медные брякалки. И чуть погодя, заливаясь, подхватывали дорожную арию подголоски. Они выносили ее, эту арию, щеголяя таким же медным регистром, но с примесью олова и серебра.
Все теперь прояснилось.
Пара серых коней прорезала темень и, свернув с главной дороги, тро́потом промчалась к воротам. Заключительный взрыв феерии звуков... и померещилось, будто бубенчики озорной, рассыпчатой трелью напоследок капризно вспорхнули, взлетели к самому небу с дерзким намерением расцеловать холодные, надменные звезды, но, разбившись об их невозмутимость, посыпались, покатились обратно, негодуя и мало-помалу стихая.
Тпру!..
— Скок на крылечко, бряк во колечко: дома ль хозяин?. — вскрикнул поручик казачьего ополчения и, выпрыгнув из брички, разом угодил в пламенные объятья Плещеева.
— Базиль? Господи боже! А я тут целую сказку о звездах сейчас сочинил...
Что тут только началось! Вмиг проснулся и ожил весь дом, вся усадьба. Засверкали огнями в люстрах и канделябрах зал, гостиная и столовая, заветный кабинет, каждая комнатка. Приветствия, крики, возгласы, перекатывающееся громыханье «ура»... Вся дворня сбежалась, даже кучера и садовники. Восхищались потрепанным мундиром боевого поручика, бравою выправкой, синим восторженным сиянием глаз...
Ну, еще бы!.. Какие победы! Какие счастливые вести!.. Шестого октября при Тарутине прославленный кавалерийский арьергард Мюрата был атакован русскими войсками, и пятьдесят тысяч отборного французского войска обратилось в позорное бегство, потеряв на поле сражения четыре тысячи человек. Но об этих победах в России до населения слухи пока еще не докатились. Но скоро, скоро узнают... Все, все узнают! Жуковский, рассказывая, захлебывался от радости, от восторга.
И вот еще новость какая. Гусарский генерал-майор Сеславин, герой партизанских отрядов, пробрался к селу Фоминскому на Боровской дороге и, вскарабкавшись на дерево, внезапно обнаружил непредвиденное, скрытое движение французов по направлению к Калуге. Ему довелось разглядеть у ног своих, под деревом, самого Наполеона в проносившейся мимо карете. Сеславин спустился тишком, мимоходом захватил несколько пленных, поскакал немедля к Ермолову, Дохтурову... те сразу срываются с места, направляют части свои на Малоярославец, чтобы перерезать врагам дальнейшее следование. Кутузов туда же летит. Таким образом, дорога французам на юг перекрыта. Сейчас у Малоярославца следует ждать решающего сражения, но русская армия ныне несокрушима. И тверд, непобедим наш воинский дух.
Не хотелось Жуковскому в столь ответственный момент покидать ставку фельдмаршала.
— Ничем я не отличился, — говорил он с обычною скромностью. — Ведь вся моя военная карьера состояла лишь в том, что прошел я пешком от Москвы до Можайска. Во время Бородинского дела простоял в кустах с толпой крестоносцев, слушал свист ядер и дьявольскую канонаду. И в том все геройство мое. — И вздохнул. — Но вот что недавно случилось...
Недавно... перед битвою близ Тарутина он написал семь строф новой воинской песни, и они друзьям по сердцу пришлись: Скобелеву, адъютанту Кутузова, Андрею Кайсарову... Прочитали Ермолову... Доложили и показали фельдмаршалу. И тот насильно спровадил Жуковского в кратковременный отпуск, чтобы закончить в тиши и покое эту его военную песнь. «Есть ли тебе куда недалеча, в чье-либо поместье, поехать?» — «Есть, ваша светлость». — «Ну, так поезжай. И немедля». Вот потому Жуковский в Черни́. Выполняет приказ.