В церемониальном стремительном марше проносятся вихрем образы могучих вождей — впереди Святослав в орлином полете, следом Дмитрий Донской подобно гибельной грозе, нависшей над врагами, Петр в сиянии бессмертной славы Полтавы. И на снежных высотах великан — непобедимый Суворов.
— Что с тобою стало, мой друг? — не удержался Плещеев. — Ты лиру свою перековал на остро отточенный меч, на секиру?..
— Подожди. О родине слушай:
Жуковский вдруг замолчал.
— Ну, дальше, дальше! Как благоуханно!.. О родине никто еще не писал так... так проникновенно!
— Дальше? Дальше у меня нет ничего. Дальше я здесь у вас в Черни́ напишу. Все воинство русское вспомню. Каждому по заслугам воздам... Завтра же утром начну... впрочем, нет, послезавтра. В Муратово надобно съездить. Авось тетушка меня не отгонит. Машу увидеть... Этой мечтою живу... Каюсь. Повседневно, повсечасно
В этой встрече хочу почерпнуть вдохновение.
В Муратове за столом возник, конечно, запальчивый спор между пленными офицерами о значимости наполеоновской тактики. Спор французов вырос в размолвку, а потом в жестокую ссору. И только деликатный Жуковский со своей обычной обходительностью сумел их успокоить и помирить.
Барышни веселились. Маша сияла, счастливая приездом Жуковского. Плещеев смотрел на нее и чуть удивлялся, как это сердце друга избрало именно ее своим идеалом. В ней много прелести, обаяния, доброты. Мягкий, задумчивый взгляд, пластичные руки, ум и начитанность. Но он предпочел бы, конечно, младшую сестру — живую, энергичную Сашеньку, неизменно веселую, жизнелюбивую, затевущую. Как она любит скакать амазонкой! и даже не только амазонкой, а по-мужски крепко сидит в аглинском седле, когда, конечно, матушка не видит ее...
Плещеевы, а вместе с ними Жуковский ждали все время, что Катерина Афанасьевна наконец-то пригласит его поселиться снова в Муратове, во флигеле, им же построенном, но нет! — она молчала.
После обеда Анна Ивановна, настроенная очень решительно, повела мужа с Жуковским к тетушке, в ее будуар. Сразу в открытую, как ей было присуще, затеяла серьезный разговор. Сказала, что бесчеловечно, жестоко препятствовать браку Жуковского.
— Дорогая Annette, — мягко, но внутренне вся ощетинившись, ответила Катерина Афанасьевна. — С добрым, милым Жуковским ведь уже было у меня изъяснение. Голову поэта охладить мудрено — он так привык мечтать! Все, что в законе христианском против выгоды его, кажется ему предрассудком. Ведь у меня с ним — общий отец, только матери разные: он незаконный сын наложницы Сальхи, пленной турчанки. Но все-таки брат.
Жуковский сидел на диване, потупившись, опершись локтями в колени, молчал. Плещеев вскочил. Все эти воззрения ему надоели. Церковь не знает о родстве жениха и невесты. Слухи одни. Подтверждающих документов нет никаких. Грех?! Что за вздор!
— Я готова, — сказала Анна Ивановна, — судьбою своею и своих сыновей отвечать за Базиля.
— Милый мой друг, ты меня ужасаешь! — всплеснула руками Протасова. — Ты все позабыла: бога, Машу, собственный долг по отношению к семейству своему... к нашему... Для нас постановлений церковных никто не переменит. Как?.. позволить жить моей дочери в любодеянии — ведь церковь не признает брака между родными... Я умру от раскаянья, что своею глупой привязанностью к Василию Андреевичу погубила его. И Машу мою погубила перед лицом церкви и бога.
— Ах, это все эгоизм, — не выдержал Жуковский, — ужасный эгоизм, исходящий только от суеверия.
— Не знаю, не знаю, чем это я заслужила такое несправедливое суждение о себе. — Катерина Афанасьевна заплакала. — Ежели ты видел бы мои слезы, пролитые за эти полгода во время молитв и раздумий... Ежели ты был бы прямым моим братом, каков ты в самом деле по крови, братом, без страсти твоей недозволенной, беззаконной!.. Подойди же ко мне. Позволь я тебя поцелую. И благословлю, как старшая сестра. Сестра, сестра, помни это! я сестра твоя по крови! Тещей тебе быть не могу.
Катерина Афанасьевна все плакала, плакала...
— Ты — свой, от одной плоти со мною. Ты брат. Ты это знаешь, и братом, но только братом останешься.