— Ну... а ты, Александр?.. Ты все такой же?..
— Нет, Мишель, идеалы мои не изменились, я позиций прежних не сдал. Но я крепко ушиблен. Ты, впрочем, не знаешь, сколько пришлось пережить, в какой мере расплачиваться и за вольные мысли и за поступки мои. Мы с Анютой решили посвятить остаток жизни семье, прошлое позабыть, похоронить.
— Значит, занимаешься только хозяйством, музыку пишешь, в домашнем театре ставишь спектакли?.. А замыслы былые твои?
— С горечью признаюсь — не дотянул... Я человек ординарный, самый обычный. Рядовой сын своего века. Даже модник, черт меня побери. Ведь я ничего, ну ничего, в самом деле, в жизни не сделал. Пассек, мой «светловодитель», тоже взлетел яркой ракетою, фейерверком и — погас. Нет, мы даже не фейерверк, а шутихи: вспыхнули, попрыгали и померкли. Вот Безбородко... и Львов... те что-то все-таки совершили. Их дела сохранятся на вечность. Один «Приорат» — это памятник. А я... я всегда в стороне оставался — наблюдателем. За кулисами. На сцену действующим лицом не выходил. Действовал — да! Однако лишь за кулисами.
— Citoyen de coulisses? — улыбнулся Лунин. — Гм... гражданин театральных кулис... Citoyen в дни Французской революции было прозвищем самым почетным. Да и сейчас оно гордо звучит. Гражданин! Ты не обиделся? Утешься, мой друг: и за кулисами можно значительные дела совершать. Суфлеры у рампы на плечах своих целые спектакли вытягивают. А ты, Александр, ты не только суфлировал, ты вдохновлял. Нас с Ликургом пламенными речами своими вывел из спячки, был первым, кто открыл наши глаза. И тебе большое спасибо за то.
— Ну-у, хоть это для меня утешение. А то, признаюсь, очень горько считать себя бездеятельным вольнодумцем.
— Нет, Александр, для тебя «вольнодумец» понятие слишком расплывчатое. Вольнодумец — это умозрительный филозоф, настроенный отрицательно по отношению к порядкам правления. Да, ты был в ранней юности вольнодумцем. Но поздней все-таки действовал и тем перерос вольнодумство. Я ведь случайно проник в твою тайну. Ты вместе с Бороздиным помогал организовывать заговор лорда Витворта, Жеребцовой и Де Рибаса, а через несколько лет был соучастником в происшествии одиннадцатого марта. Мне Огонь-Догановский поведал о том.
При этих словах Плещеев весь сжался внутри, однако сдержался. Ответил только легкой иронической улыбкой: «Ох, этот Огонь-Догановский!..» — и отмахнулся.
— Он тайный иезуит, — сказал пренебрежительно Лунин, — и шулер при этом. Впрочем, о нем не стоит и говорить. Вот Кречетов, Гаврила Попов как были, так и остались всего-навсего вольнодумцами, хотя и тюрьмами расплатились.
— А Пассек, ты считаешь, перерос вольнодумство?
— Не знаю. Пассек, «светловодитель», как ты его называешь, уже давно лишен возможности действовать — его руки были всю жизнь цепями окованы, да и сейчас он в Сибири...
— Но кем же ты меня назовешь?..
— Очень трудно сказать. Радищева с Новико́вым из тебя, конечно, не вышло. И не вышло бы никогда. Куда там!.. Дистанция несоизмеримая. Гм... какой же такой ярлычок тебе повесить на шею? Прости, прости — на грудь!.. на доблестную даже, согласен... Революционера, естественно, из тебя не получилось. И не получится никогда. Но пожалуй... В семнадцатом веке во Франции было вооруженное движение против монархии, однако к свержению власти оно не привело и получило наименование фронды. Тот, кто противоборствует, порицает, сопротивляется застою устройства государственного, даже если его ведут личные побуждения, может быть назван фрондером. Да, да, ты был, Александр, был... фрондером.
— Мерси.
— Ты правильно определил, что ты типичный сын своего века. Ты совершал то, что предназначалось тебе ходом истории. А выше головы не прыгнешь. Теперь на смену выходит новое поколение и, бог даст, дорастет до революции. Станут революционерами. Отчасти и я к ним примыкаю, но все же я чуть-чуть перестарок.
— Зато ты стал более зрелым, Мишель, тебе теперь видней перспективы.
— О да-а‑а. Да‑а... Я многое внутренним взором проницаю насквозь. Уж не мудрость ли наступает? Когда я исследую источник всех бедствий, которые терзают моих соотечественников, я вижу первопричины. Важнейшая первопричина — система державновластия, система монархии и тирании. Сейчас, сражаясь ради свободы России, нашей русской свободы, мы таким образом боремся против наиглавнейшего похитителя трона, тирана Европы — французского императора. И вместе с тем против всех деспотов вкупе, против всех императоров мира, то есть против системы... системы монархии во всех государствах.
Разволновавшись, Лунин поднялся и хотел пройтись по кабинету, но тут его лицо покрылось смертельною бледностью, и он схватился за спинку кресла, чтобы не потерять равновесия. Плещеев встревожился. Тогда Мишель признался: он ранен. Ранен легко — саблей в предплечье левой руки. Нет, не в сражении, а во время дуэли.