— Ерунда. Сначала, в детстве, я играл по слуху, не зная даже нот. Потом, вместо того чтобы повторять чужие напевы, чужие чувства и мысли, стал воплощать свои личные. Под моими пальцами инструмент послушно выражает все, что я захочу: мои мечты, мое затаенное горе и радость. Он стонет, плачет, смеется, — ну просто заменяет меня. Вот весь секрет. И в этом — первостепенная радость жизни моей.
К утру «вдохновенный Маньяни» закончил портрет, нарисованный мастерским карандашом на чудесной веленевой бумаге. Жуковский был очень похож, правда, заметно осунувшийся, но молодой, красивый, задумчивый. В день отъезда поэт отправил этот рисунок в Муратово и приложил к нему размышление: «Вот вам стихи, и с ними мой портрет...»
В конце послания пометил:
Писано в Черни́ 22 октября 1812
Жуковский уезжал вместе с Луниным. Перед прощанием Лёлик подарил Жуковскому записную книжку с золотым обрезом. Карманного размера, дюйма четыре в длину и три в ширину, нежной светло-коричневой кожи, с золотой инкрустацией на переплете и на корешке, она пленяла благородством отделки. Но главная прелесть — поэтическое посвящение Лёлика, — на титульном листе неустоявшимся почерком было тщательно выведено:
Алексей Плещеев
— Гм... «хо́чу»... Какая вульгарщина! — сказал отец. — «Стихотворенец»... Вояка из тебя, быть может, получится, но поэт — никогда.
Жуковский и Лунин уселись в кибитку, уже поставленную на полозья. Девочки прибежали, принесли два букета цветов, похищенные ими без спроса в теплице.
В последний момент Жуковский вспомнил внезапно, что Александр не дал ему в дорогу нотной записи Певца... Как же так?.. Плещеев быстро вернулся в свой кабинет, выдрал из нотного альбома последние листы. Жуковский заметил, что вначале, на обороте первой страницы, оказались также завершительные такты прежней «Пьяной песни» — «Песни солдатской», — Песни в веселый час...
— Итак, в веселый час, мой друг...
— Пусть будет по-твоему: да станет час нашей будущей встречи часом веселым и бодрственным.
Зазвенел колокольчик. Сани умчались.
И тут Плещеев признался своим сыновьям, что перед самым отъездом успел потихоньку засунуть Лунину в дорожную сумку заветный кинжал. Сыновья огорчились.
Вечером Анна Ивановна и Александр Алексеевич стояли опять на террасе и по звездам гадали о грядущих судьбах их звездослова, о грядущих судьбах России.
Морозило. Наступала зима.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Великая, «непобедимая» армия отступала.
В сущности, это было не отступление — бегство. С утра раздавалась команда: «Форсированным маршем!» И обессиленные, изнуренные пешие люди должны были одолевать по шесть-семь верст за час. Император во главе старой гвардии шел впереди, показывая войскам пример выдержки и неутомимости.
Под Красным, селом Смоленской губернии, с 4 по 6 ноября состоялись кровопролитные бои. Жуковский принимал участие в этих сражениях. В бою он видел Кутузова.
Стихи К старцу Кутузову были написаны на стоянке, в селе Романово, той же губернии. В типографии штаба при главной квартире 10 ноября Андреем Кайсаровым отпечатаны как листовки под названием Вождю-победителю.
Потом опять были бои — под Оршей, под Баранью, у Борисова. 13 ноября началась трехдневная переправа через Березину, когда в окружении русских чуть было трагически не погибла вся «великая армия».
Вырвавшись из мешка русских частей с мизерными ресурсами некогда могучего войска, Наполеон переправился через Березину и поскакал к Сморгони. Там сел в легкие сани и умчался, бросив остатки армии на произвол судьбы. Но армии более не существовало. Он и сам в том поздней признавался — это был сброд больных, голодных, измученных оборванцев.