— Если бы я не знал, что нет аллаха, — воскликнул Сурханбай, — я сказал бы, что аллах послал вас, сынок, и все устроил аллах, чтобы помочь Оджизе!
— А вы твердо знаете, что аллаха нет?
— Я долго искал его повсюду… Даже в самой Мекке… Не нашел.
— Ну и расстроились?
— Я расстраиваюсь, что здесь еще и сейчас есть люди, уповающие на бога… Человек должен ждать добра от людей и сам делать добро.
Что за чертовщина! Сурханбай ли это говорит? Да, живой Сурханбай.
— Вот мы и отправим Оджизу лечиться. А вы что намерены делать, Сурханбай Тангирбаевич?
— Даже тогда меня не называли по имени-отчеству! — удивился старик. — Я хотел бы принести какую-то пользу своему кишлаку, сынок… Что-то сделать… Кетменем, лопатой, чем смогу… Буду просить зятя… Уж не знаю, какая работа найдется для меня… Комаров и тех вывели! И как только это удалось!
Бардаш засмеялся.
— Ну, это очень просто! Вы разве не знаете? Вокруг Бухары не осталось ни одного комара. А ведь зарафшанские болота были рассадником малярии, все комариное войско гнездилось в них. Как у всякого войска, у комаров есть разведка… А ведь их язык состоит только из двух слов: «прилетайте» и «улетайте». Высылают они вперед разведчиков, те находят лакомую пищу и дают сигнал… Да-а… Разгадали наши ученые комариные сигналы, установили на всех бухарских минаретах репродукторы, и те запищали: «Улетайте, улетайте!» А в одном местечке среди пустыни другие репродукторы пищали: «Прилетайте, прилетайте!» Так собрали всех комаров, накрыли ядом и истребили до седьмого колена!
Даже Оджиза, сосредоточенно хмурая, отсутствующая, рассмеялась.
— Вы тоже знаете язык насекомых? — спросила она.
— Еще бы! — сказал Алишер. — Он сегодня спал во второй колонне на траве, и ни один скорпион не укусил его.
— Моя мама сожгла скорпиона и дала мне выпить его золу, когда я был маленьким, — сказал Бардаш. — До сих пор от меня пахнет той золой, и скорпион меня не кусает, принимает за своего.
— А змеи?
— А змеи не кусаются по-дружески… Слишком долго мне приходилось спать среди них… Там, где много змей…
Бардаш замолчал. Может быть, ему вспомнились первые разведки, когда пустыня была пустыней, а не этим многолюдным краем… Может быть, он думал, где сейчас Ягана и что она делает?..
— Скажите, Сурханбай-ата, — спросил он старика, — вы слышали, есть ли на Огненном мазаре священное захоронение?
Сурханбай усмехнулся, пожевал губами.
— Если меня спросят, кто первым попадет в ад, то я отвечу — ишаны и муллы. Жаль, что даже для них нет ада! На Огненном мазаре, сынок, похоронены только кости баранов, из которых сварили плов богомольцы…
Алишер остановился у вокзала, как просил старик.
— Расскажите людям о себе, — сказал Бардаш, прощаясь.
Сурханбай протянул ему обе ладони.
— Эти руки, сынок, ничего не боятся, они нажили много волдырей на работе. Они только боятся остаться без дела… Я смогу работать столько, сколько может человек.
— А если что-то не выйдет, напишите мне по этому адресу, — Бардаш вырвал листок из блокнота, и Сурханбай бережно заткнул его в поясной платок.
— Рахмат…
Он приложил руку к сердцу и низко поклонился, насколько позволяла ему старая поясница.
— Не пойду я арбузы возить, — сказал Алишер, отъехав от вокзала. — Разве там такого старика встретишь? Всемирный странник!
— А Хиёл обидел его, — сказала Оджиза.
— Он обидел Хиёла раньше… — задумчиво сказал Бардаш. — И непоправимо.
— Что же будет теперь?
— Вы откроете глаза, посмотрите на Хиёла. И если он вам понравится, то сами решите…
Оджиза улыбнулась, а глаза ее смотрели вперед, не замечая ни пятен уличных фонарей, ни плывущего света встречных фар.
Утром, по дороге в обком, Бардаш обдумывал, с кем и как отправить Оджизу, а в обкоме ему сказали, что его немедленно вызывают в Ташкент, в ЦК. Сарваров уехал в Навои, на стройку химкомбината, и Бардаш так и не узнал, зачем вызывают. Но зато Оджизе, конечно, повезло… Над ее судьбой определенно витал аллах!
И она этого заслуживала.
— Мы летим в Ташкент.
— Когда?
— Сегодня.
Оджиза тихонечко села на край стула. В ней боролись страх и надежда, которая неожиданно приблизилась, подошла вплотную.
Так она сидела и в самолете, тихая, затаившаяся. Может быть, оттого еще, что не понимала, где она и что вокруг происходит. Она слышала только шум винтов, только шум. Самолет летел пока еще невысоко над землей, были видны и деревья, пересекающие поля, и тени от них, и крыши домов, поросшие сухой травой. Уже осталось позади блюдце водохранилища, а бойкая бортпроводница все говорила, перескакивая через запятые и точки, как будто в воздухе они стали не обязательными.