— Справа высотомер, слева сигнальный аппарат. Когда красный свет потухнет, можно будет курить и ходить, когда зажжется — надо застегнуть привязные ремни перед посадкой. Мы пролетим над городом Навои и совершим посадку в Самарканде. Желающие могут получить свежие газеты и журналы…
«Да, кишлак Кермине уже умер, на его месте родился город Навои, и молодым старый Кермине даже не приснится», — думал Бардаш.
Оджиза смотрела на бортпроводницу так пристально, точно видела ее голубую пилотку и черные, блестящие, как смородина, глаза.
— Вас что-то интересует, джан? У вас есть ко мне вопрос?
— Нет, апа, — прошептала Оджиза. — Вы все сами сказали.
— Если я вам потребуюсь, кнопка слева…
— Мне хорошо, — сказала Оджиза.
Ей казалось, что она прозреет, как только ступит на ташкентскую землю. Тогда она снова увидит мир, в котором родилась, увидит Хиёла. И она улыбалась самой себе. Через круглое окно величиной с тюбетейку проникали лучи настоящего солнца и касались лица Оджизы. Она не видела окна, но лучи щекотали ее, и она спросила Бардаша:
— Что там, внизу, Бардаш-ака? Посмотрите в окно.
Бардаш прижался лбом к иллюминатору.
Солончаковая пустыня лежала под крыльями самолета, как сморщенная сыромятная кожа. Вдалеке на ней шевелились черные точки, как будто бы поезд шел навстречу. Скоро они превратились в ленты, похожие на московские электрички, идущие одна за другой.
— Сейчас внизу газопровод, — сказал Бардаш. — Мы как раз летим над ним…
Глаза Оджизы по-прежнему смотрели вперед, они не повернулись к окну, но, может быть, мысли ее нашли среди строителей, там, далеко внизу, Хиёла и остались с ним. Она вздохнула… И долго молчала.
— А сейчас?
— А сейчас мы летим над Навои. Ох, как много тут минаретов!
— Минаретов? — удивилась Оджиза. — Зачем же в новом городе минареты? Их строили ханы.
Бардаш улыбнулся.
— Это особые минареты. На минаретах, которые строили толстобрюхие ханы, аисты вьют гнезда, а на эти аист даже не сядет. Если сядет, сразу превратится в шашлык. Это трубы заводов.
Лицо Оджизы сияло и смеялось от радости. Ведь она увидит и минареты, и трубы, и все, о чем рассказывал ей Бардаш. Эта радость ждала ее. Для чего же иначе они летели? Для чего ее, маленькую капельку, захватил, закружил и стремительно понес вперед бурный поток жизни?
С этим выражением счастья на лице она заснула, а Бардаш думал: с малых лет ее приучали пять раз в день молиться, читать стихи из Корана перед сном, произносить имя аллаха, перед тем как подняться с постели, и перед каждой работой. С Малых лет она готовилась подчиниться воле отца в выборе спутника жизни. Всей жизни! Религия называет мусульманскую женщину пленницей четырех стен, прислугой родителей, рабыней мужа. Даже думать о воле и любви — грех.
И вот она летела в самолете навстречу иной доле.
Врут, что впитанное с молоком матери вылетает только вместе с душой. Конечно, иной раз дохлый, казалось бы уже, пережиток все еще держится в человеке. Держится крепче камня, крепче целой горы. Капли могут пробить камень. Ручьи прорывают себе дороги в неприступных горах. Какой же натиск нужен на предрассудки, на это скопление вековой пыли в клетках характеров? Натиск слов? Нет, не слова переродили Оджизу и придали ей решимость. Человека надо лечить счастьем.
Так думал он, глядя на девушку и на жизнь внизу, туда, где скоро, отрезая уголки полей, приподнимая над собой дороги, переползая через овраги и реки по висячим мостам, протянется нить газопровода. Кудрявясь садами промелькнул Самарканд. Оджиза спала, и Бардаш стерег ее сон. После Самарканда скоро показались жесткие складки гор. Вон и ворота Тамерлана, преграждавшие когда-то завоевателям путь к городу. Теперь немало придется тут повозиться Ване Анисимову, и Сереже Курашевичу, и Хиёлу… Нелегкий кусочек.
В складках гор пряталась зелень. Она осталась, как след воды, пробежавшей весною. Доброе не пропадает…
Вот уже проплыла и зеленая звезда Джизака. Поля и деревья окружали необжитый холм. Джизак — спаленное место, а тут — все зеленеет. Народ привел в Голодную степь воду, она дала жизнь. Может быть, пора переменить и название места? Нет, не стоит… Название хранит историю долгой борьбы…
Голодная степь плыла все шире, от горизонта до горизонта. Хлопок здесь уже рос, а деревья еще не успели вырасти. Есть вода — вырастут и деревья. Землю надо лечить водой…