— Вставайте, Оджизахон, мы приехали.
— Уже?
— Разрешите, пожалуйста.
Бардаш-ака взял ее за локоть, и они пошли. Люди, кажется, уступали им дорогу, затихая… И в этой тишине им, наверное, было слышно, как колотится сердце Оджизы.
Они прошли по асфальту, потом по деревянному мостку через какую-то канаву и оказались в тени больших тополей. «Я буду вашей тенью, моя Оджиза», — сказал Хиёл. Она увидит тень…
Голова Оджизы кружилась.
— Не бойтесь, — понимая ее состояние, сказал Бардаш.
Они подошли к воротам больницы, когда от белого ее забора отделилась грузная, закутанная в платок, неприветливая женская фигура и загородила им дорогу. И прежде чем Бардаш успел о чем-то спросить незнакомку, Оджиза вскрикнула:
— Мама!
Мать сна узнала по шагам, воздуху, окружавшему только одну ее на свете.
— Мама! — повторила Оджиза шепотом.
Та протянула руку.
— Идем со мной, доченька.
Оджиза стояла на месте.
— Вы жена Халима-ишана? — спросил Бардаш.
— Кто это с тобой? — спросила та у дочери, беря ее за руку.
— Это самый добрый человек, — ответила Оджиза, а губы ее дрожали от неожиданности и, кажется, страха, — Бардаш-ака.
— Скажите, апа, — начал без объяснений Бардаш, стараясь поддержать Оджизу, чтобы непредвиденное препятствие не сломило ее, — если Халим-ишан так хорошо знал об этой больнице, что прислал вас сюда стеречь дочь, почему он сам не привез ее для лечения? Разве вы не хотите вернуть ей…
— Идем! — властно перебила его мать Оджизы, рванув дочь за руку.
Оджиза отошла к забору, она искала опору рукой, наткнулась на решетку и села возле нее на каменную полоску фундамента.
— Дайте мне поговорить с моей дочерью, — потребовала мать.
— Помните, Оджиза, нас ждут в больнице, — сказал Бардаш.
«Я дам тебе поговорить с нею, но ты не уведешь ее», — подумал он, отходя и останавливаясь за газетной витриной. От волнения он никак не мог прочесть даже заголовков, рука не сразу нашла сигарету…
А мать, присев рядышком с Оджизой, говорила:
— Да, доченька, я давно жду тебя здесь… Я просидела здесь много дней и ночей, но, слава аллаху, наконец-то дождалась… И счастлива, что вижу тебя живую… — Она гладила ее руку, прижимала к своей щеке, и Оджиза узнавала все ее морщинки, и родинку с волоском на подбородке. — А где же этот… где этот мерзавец Хиёл?
— Мы поссорились, — прошептала Оджиза.
— Аллах так захотел. Аллах услышал молитвы отца и сделал так, чтобы я увидела тебя и вырвала из рук бесчестных людей…
— Мама!
— Подумай, твой отец не снесет такого позора, как бегство дочери. Он проплакал все свои старые глаза. Самый достойный человек в Бухаре, а ты подвергла его неслыханному осмеянию… Поедем домой. Я куплю тебе красивые серьги, туфли, в каких ходят ташкентские модницы, все, что хочешь… Отец простит тебя. Утешь его. Идем. Слышишь?
— Зачем мне туфли и серьги, если я их не увижу?
— Разве тебе плохо жить с нами? — заплакала мать. — Уж мы так стараемся. Разве отец не возил тебя к лучшим табибам, которые готовы целовать полу его халата? Аллах лишил тебя радости видеть, надо смириться. Кто же сильнее аллаха? Вставай. Слышишь?
Но Оджиза, кажется, не слышала.
— Слышишь, идем!
— Нет, — сказала Оджиза.
Убежать из дома ей было легче, чем сказать это. Тогда рядом был Хиёл. И не было матери. А сейчас мать сидела у ее плеча, дышала ей в ухо, и, когда прижималась к ее голове, Оджиза чувствовала виском мокрые слезы матери… Сейчас ей было труднее всего на свете сказать «нет», потому что она говорила это всей прежней жизни, и вдруг поняла, как была несправедлива к Хиёлу. Она не должна была поворачиваться и уходить. Она могла пожалеть раскаявшегося старика, но надо было пожалеть и Хиёла, понять его так, как понимала сейчас. Если бы он был рядом!
— Нет! — повторила она тверже. — Бардаш-ака сильнее аллаха! Он добывает бухарский газ, несмотря на то что отец проклял всех газовиков. Он поведет газ на Урал. И он привез меня к врачу. Он сильнее аллаха и добрее вас!
Оджиза прижималась спиной к решетке, чувствуя, как скапливается, как сжимается ярость в груди ее матери, словно зверь перед прыжком, как готовится вырваться. И в тот же миг звонкая пощечина обожгла ее, жесткие от работы пальцы матери вцепились в ее щеку.