Появился хозяин.
— Что шумишь? Нет ее дома.
— А чего же дверь заперта?..
Шарапов подергал дверную ручку и тоже стал звать дочь. Выломали дверь.
Настя висела над самым столом, посреди комнаты, в одной ночной рубашке.
— А-а-а!.. — закричала купчиха и в ужасе попятилась.
Шарапов взобрался на стол, отрезал веревку. Тело дочери уже остыло. Дрожащими руками он положил ее на кровать, снял петлю.
Купчиха голосила, припав к Настиной груди.
На глаза Шарапову бросилась какая-то бумажка на столе. Он схватил ее. Написано рукой Насти: «Прощайте, мама и отец! Ваши спасители, которых вы так ждали, изнасиловали меня в сарае. После такой грязи жить мне на свете невозможно. Прощайте… Настя».
Шарапов смял записку в ладони.
— Господин Толстоухов! — завопил он. — Господин Толстоухов!
Офицер с опухшим лицом вышел на крик:
— Что такое? Пожар?
— Вот, полюбуйтесь, — с трудом говорил Шарапов. — Ваши люди обесчестили мою дочь! Из-за этого она погубила себя.
— Не может быть. В моей армии нет насильников.
— Душегубы!.. — не помня себя, кричал Кузьма Петрович. — Я-то, дурак, ждал вас как спасителей… Звери!
— Я начинаю верить, что вы большевик! — жестко оборвал его постоялец.
— Я тоже зверь!.. — Шарапов остервенело бросил в лицо Толстоухову скомканную бумажку. — Вон отсюда!
Толстоухов пробежал записку глазами.
— Произошла какая-то ошибка… достойная сожаления. — И вышел из комнаты.
— У-у!.. — со стоном вырвалось у купца. Он опустился на кровать у ног дочери и, схватившись за голову, зарыдал…
VI
Якутск был объявлен на осадном положении. Угроза вражеского вторжения росла. Отряд Каландарашвили ждали, считая дни и часы. Кое-кто в губкоме партии и губревкоме предлагал послать навстречу командующему людей, но город был уже окружен.
Вокруг Якутска коммунисты, комсомольцы, бойцы ЧОН сооружали оборонительные рубежи. Ночью по улицам ходили усиленные отряды патрулей.
Пришло сообщение, что Каландарашвили прибыл в Олекминск.
Тем временем отряд Толстоухова, погуляв в Маче, передислоцировался в Нохтуйск. В Нохтуйске двое суток продолжались пьяные оргии. Барсуков не жалел для «братьев» ни вина, ни закуски. Пошли слухи, что Шарапов, похоронив дочь, застрелился.
На третий день Толстоухов, опохмелившись, поднял отряд и повел его в Чару. Оттуда банда двинулась на ямской станок Балаганнах, что ниже Олекминска, в устье речки Намана.
Увидев в Балаганнахе телеграфные столбы, Толстоухов распорядился немедленно срубить их, перерезать провода. Грозя наганом, он заставил телеграфиста прочитать вслух все телеграфные сообщения, переданные из Олекминска в Якутск. Из них Толстоухов узнал, что сегодня в Олекминск прибыл штаб Каландарашвили и Второй северный отряд красных.
Бандиты согнали на берег местных жителей и заставили из снега, льда и навоза строить укрытия и огневые точки для засады.
— Вот тут грузину и крышка! — хвастался Толстоухов. — Ни один красный у меня не проскочит!
Дорога по льду была пустынна. По обочинам ее чернели воткнутые в снег елочки — указатели дороги. Тем не менее в наспех возведенных укреплениях — бандиты считали их непреступными — день и ночь сидели в засаде «братья», подстерегая красных.
Жители Балаганнаха понимали, что бандиты отнюдь не за зайцами пришли охотиться, и думали-гадали, как бы предупредить красноармейский отряд об опасности. Нашелся один молодой якут-охотник, знающий все тропинки, ведущие в Олекминск. Ночью он стал на лыжи и с ветром наперегонки помчался вперед. Смельчак пересек высокие лесные хребты, обогнул незамерзающее устье речки Хонхо и благополучно добрался до поселка Харыйалах. В Харыйалахе он сел на лошадь и поскакал в Олекминск…
Азарт бандитов начал спадать. Прошли три дня и три ночи, а красные все не показывались. В отряде Толстоухова начали роптать, выражая недовольство, что сутками приходится без толку мерзнуть в укреплениях. Толстоухов внял голосам недовольных и разрешил сократить посты до десяти человек. Свободные от караула отсиживались в юртах.
На пятый день, утром, один из часовых, разглядев сквозь туман елочки-вершки, принял их за всадников.
— Красные! — завопил бандит во всю глотку.
Недаром говорят: «У страха глаза велики». Остальным тоже показалось, что по дороге скачут всадники. Часовые побежали по юртам будить «братьев».
— Красные!.. Красные!..